И эту силу давала ему, казалось бы, простая и очевидная мысль: его жена поистине прекрасна, он её по-настоящему любит и не сможет жить без неё. Как ни странно, теперь, после стольких лет брака, у него впервые возникли сильные чувства к Марии Сергеевне. И тревога рассеялась, словно дым, ибо эти чувства казались крепкими и незыблемыми, в то время как Анна Павловна держалась в его сердце непрочно и представлялась теперь своего рода болезнью, от которой мало-помалу, но неизбежно должно наступить излечение.
В конце концов, не гордыня ли думать, что он особенный и чувства его особенные, что ему позволено то, чего не позволено другим, в силу дарованных свыше талантов? И не наивно ли считать себя первым и последним, кто на старости лет потерял голову от молоденькой красотки? Это же банально до оскомины, а Ветлугин, как всякий творческий человек, ничего не боялся так, как банальности.
Но теперь, с Божьей помощью, вооружённый внезапно открывшейся ему истиной о том, как дорожит он на самом деле своей семьёй, Алексей Степанович готов был бороться с собой и впервые узрел далёкий, но неотвратимый исход этой борьбы, сколь бы трудна она ни была, сколь бы непреодолимыми ни казались препятствия на пути к полному освобождению от греховного соблазна.
А главное – это дало ему финал концерта, который он так долго и мучительно искал. Всё вдруг сошлось воедино – и композиция в его голове выстроилась в гармоничное целое. Словно нашлась недостающая деталь мозаики – и картина сложилась. Он сел за стол – и к тому времени, как семья пробудилась и позвала к завтраку, партитура была закончена.
Третий концерт
1
«Дорогая Анна Павловна!
Снова пишет Вам дирижёр Алексей Степанович Ветлугин. Смею надеяться, Вы ещё помните меня и мечтаете снова выйти на сцену со мной не меньше, чем я с Вами. Полагаю, за наши два столь памятных выступления я успел достаточно узнать Вас, чтобы ничуть не сомневаться в том, что ранняя слава не вскружила Вам голову и Вы как пианистка остаётесь в столь же превосходной форме.
Невзирая на трагическое известие, омрачившее нашу последнюю встречу, я также надеюсь, что Вы не забыли фрагменты моего нового фортепианного концерта, которые я демонстрировал Вам накануне нашего выступления. Помнится, Вы проявляли неподдельный интерес к этому сочинению и даже выразили желание его исполнить. Собственно, пишу Вам, дабы сообщить, что ежели сие желание в Вас не угасло, осенью у Вас появится такая возможность.
22 сентября во всё том же белоколонном зале Дворянского собрания мы сможем вместе исполнить сие творение моего пера, которое уже месяц как завершено и составляет предмет моей особой гордости, представляется мне лучшим из всего, что я когда-либо создал. И поскольку, как я Вам уже признавался, Вы являетесь музой этого концерта, а значит – невольной виновницей его написания, за Вами остаётся безусловное право первой его исполнить.
Как обычно, репетируем три дня до концерта, посему с нетерпением жду Вас в столице утром 19-го. Очень надеюсь, что Вы ответите согласием, и пребываю в сладостном предвкушении нашей совместной премьеры.
Искренне Ваш
А. С. Ветлугин».
2
– А тем временем эсеры уже наметили новую жертву, – говорил Кобылянский. – Нашли очередного козла отпущения, на которого повесили все грехи.
– Кто на этот раз? – спросил Алексей Степанович.
– Теперь они собираются убить Плеве.
– Вздор. Эти господа уже берут на себя власть определять состав правительства.
– А чего Вы хотите, – воскликнул Хлудов, – ежели их предшественники уже взорвали одного царя!
– А Плеве-то за что? – недоумевала Лагутина.
– Известно за что, – ответил всезнающий Иван Трофимович. – Кишинёвский погром.
– Если хотите моё мнение, – добавил Касымов, – туда ему и дорога.
– Чем же Вам так не угодил бедный Вячеслав Константинович? – удивился Ветлугин.
– Как же, ведь его действия неуклонно ведут нас к войне с Японией.
– Тоже верно, – согласился Хлудов. – Не для того ли он так старался сместить Витте?
– Зачем нам сейчас, в такое трудное время, очередная бойня? – продолжал Касымов. – Почему бы не пойти на компромисс, не уступить с этими войсками в Манчжурии? Что за тупое упрямство?
– Однако же, – возразил Алексей Степанович, – это не даёт никому права самолично выносить кому-либо смертный приговор.