– И что же теперь, репетиция отменяется? – в недоумении спросил Ветлугин.
– Не могу знать. Нам велено не расходиться и ждать новостей.
– Какие могут быть новости, ежели у нас нет солиста? Без Шнеера концерт однозначно будет перенесён.
– Не скажите. Прошёл слух, что ему вышлют замену.
– И что же, замена приедет прямо сейчас сюда? Или Урусевич рассчитывает, что мы будем репетировать без солиста?
– Не спешите корить Урусевича, он сам в замешательстве. Шнеер телеграфировал всего двадцать минут назад. Небывалый случай!
Алексей Степанович сел в кресло в первом ряду. Поясница ныла смертельно, сюртук был насквозь мокрый, и Ветлугин даже не знал, стоит ли его снять или ехать прямиком в гостиницу.
– Чёрт знает что такое, – выругался он. – Это абсурд. Шнеера заменить невозможно. Быть скандалу.
– Урусевич обещался с минуты на минуту сообщить нам своё решение.
– И что нам теперь, сидеть и ждать?
– Иван Трофимович! – вдруг подошёл к ним виолончелист Касымов. – Вы же всегда всё знаете. Неужели нет никаких подробностей об этой загадочной внезапной болезни Шнеера?
Кобылянский натянул свою обычную лукавую ухмылку.
– Как же, как же, Вы не хуже меня это знаете. Весь Петербург уже обсуждает его болезнь. Она всем хорошо известна, кроме его жены.
– Помилуйте, Иван Трофимович, – возразил Ветлугин. – Я ещё готов поверить в нелепые слухи о его романе с этой смазливой певичкой Рощиной. Но не в то, что из-за какой-то интрижки на стороне он может взять и сорвать концерт.
– Вы недооцениваете силу любви, дорогой Алексей Степанович. Вчера вечером Рощина нежданно-негаданно оказалась вдруг в Петербурге. Он бросил всё и помчался к ней. Видимо, до сих пор не может от неё оторваться.
– Вы её видели? – спросил обоих Касымов. – Она стоит того, чтобы терять из-за неё голову?
– Мне доводилось её встречать, – ответил Кобылянский. – Она, безусловно, красивая женщина…
– Да будь она хоть трижды Клеопатра, – перебил его Ветлугин. – Шнеер добропорядочный христианин. Он обожает свою жену и никогда её не предаст.
– Разве кто-нибудь застрахован от сего недуга? – вмешался Касымов. – Даже самые чёрствые сердца порою не избегают стрел Амура.
– Перестаньте. Всё это сплошное ребячество. Шнеер – взрослый человек, способный управлять своими чувствами. В нём сильно сознание христианского долга, и он не допустил бы разрастания в себе губительной страсти. К тому же он мой друг, и случись с ним подобное, я узнал бы об этом первым от него самого. Не далее как месяц назад я видел его в полном здравии.
– Не зарекайтесь, дорогой Алексей Степанович, не зарекайтесь, – хитро подмигнул Кобылянский. – Полюби нас чёрненькими…
Тут к ним подошёл чем-то встревоженный трубач Хлудов.
– Слышали, что творится на Урале?
– Вы про очередной бессмысленный и беспощадный? – спросил Касымов. – Мы ещё не в курсе последних новостей. Чем там дело кончилось, уже известно?
– А чего вы ждали? – ухмыльнулся Иван Трофимович. – Разумеется, подавили.
– Казаки с нагайками?
– Пулемётная очередь, – зашептал Хлудов, будто вокруг кишели шпионы охранки. – Десятки убитых. Сотни раненых.
– Знаю, – устало протянул Ветлугин, вставая и снимая сюртук. – Господа, которые провоцируют рабочих на беспорядки, в последнюю очередь думают об их благе.
– Будь их жизнь легка, кто бы их мог спровоцировать? – возразил Кобылянский.
– Стачками они себе жизнь не облегчат, – стоял на своём Алексей Степанович. – И мы давно знаем, как действуют агитаторы: не столько призывают бастовать, сколько бьют тех, кто отказывается.
– Но не стрелять же по людям! Неужели нельзя договориться по-людски? Уму непостижимо, – замотал головой Касымов.
– Они напали на здание, где укрывался генерал-губернатор. Били стёкла, ломали двери, угрожали расправой. Что оставалось делать?
– Видит Бог, грядёт революция, – снова зашептал Хлудов.
– Господа! – раздался вдруг крик флейтистки Лагутиной, которая выбежала из-за кулис и стрелой неслась к дирижёру. – Алексей Степанович! Дорогой! Только что телефонировал Урусевич. Концерт состоится. К нам уже едет замена.
– Вот так номер! – воскликнул Кобылянский. – Кто? Откуда?
Лагутина прищурилась, глядя в бумажку, где было записано имя:
– Некая Анна Павловна Голутвина из Москвы. Завтра в это время будет готова репетировать.
Все недоумённо переглянулись, будто спрашивая друг друга: «Может быть, Вы слышали это имя?»
– Это же просто смешно, – фыркнул Алексей Степанович. – Заменить Шнеера на какую-то неизвестную девчонку! На какую реакцию публики рассчитывает Урусевич?