– Если таково будет истинное желание его сердца – так тому и быть. Значит, он больше мне не принадлежит и я не вправе приковывать его к себе. Передумает, захочет вернуться – что ж, приму назад, если сама того захочу. Нет никаких общих правил, которые все обязаны соблюдать. Никто никому не принадлежит и ни от кого не зависит, мы все свободны и отвечаем только за себя!
– А ежели у Вас к тому времени будут дети? – спросил Ветлугин.
– Я буду рада возможности воспитать своих детей в духе свободы, дать им шанс с малых лет познать её вкус! Меня делает счастливой и готовой к любым ударам судьбы вовсе не то, что кто-то привязан ко мне и от меня зависим, но лишь моя внутренняя свобода, коей я с лёгкостью готова делиться с ближним, ежели ему это потребуется. И если когда-нибудь у нас будут дети, пусть они учатся этому с пелёнок и тем самым готовятся к жизни в новом мире, который неизбежно придёт на смену старому и отжившему!
И вдруг Анна Павловна молча вскочила из-за стола, взяла вещи и побежала к выходу. Это вызвало некоторое замешательство у всех, кто сидел за столом. Недолго думая, Стрешнев побежал за ней. А ещё через минуту им вслед отправился Алексей Степанович.
Он видел, как Илюша побежал искать свою невесту на Невском – и сразу понял, что тот ошибся. Повернул в другую сторону и пошёл в Михайловский сад. Очень скоро убедился в своей правоте, заметив её фигуру среди деревьев.
– Анна Павловна! – окликнул он её. – Постойте!
Она остановилась и повернулась к нему. Он направился к ней, но тут пошёл дождь, который за считанные секунды разразился в мощный ливень. Вместе побежали они неизвестно куда, лишь бы где-то укрыться. Вскоре заметили лавку с небольшим навесом над ней. Сама лавка была сломана, сесть было не на что. Им ничего не оставалось, как встать под навесом.
Был поздний вечер, и вокруг не было ни души. Они теснились на крошечном пространстве, вплотную друг к другу, мокрые до нитки, дождь хлестал по ногам. Они были почти одного роста и волей-неволей глядели друг другу в глаза. Ему казалось, что дождевые капли, стекающие по её лицу, мешаются со слезами.
– Что с Вами, Анна Павловна?
– Простите. Не знаю, что на меня нашло. Я больше не могла это слушать.
– Рощина выпила лишнего. Не стоило так близко к сердцу принимать её слова.
– Почему меня всегда так задевает человеческая неправота?
– Потому что Вы особенно требовательны к себе.
– Мне больно думать, Алексей Степанович, что Вы хоть в чём-нибудь с ними согласны. Я знаю, Вы дружили со Шнеером, когда меня ещё на свете не было.
– Но и Вы когда-то дружили с Рощиной. И видите, как она изменилась. Столь же странно мне наблюдать, во что превратился он.
Она ненадолго отвела взгляд, но вдруг посмотрела на него особенно пристально, возбуждённо, широко раскрытыми бирюзовыми глазами, будто вся жизнь её зависела от того, что она сейчас скажет.
– Вы согласны, что Лиза не имела права доводить до того, что случилось, могла и обязана была сделать всё, чтобы не допустить этого?
– Согласен.
– Вы согласны, что и Владимир Витальевич не имел права предавать жену, бросать её и детей, мог и обязан был сделать всё, чтобы сдержать свою запретную страсть?
– Согласен.
– Вы согласны, что любовь прекрасна сама по себе, даже когда не можешь быть вместе с любимым человеком?
– Согласен.
– Вы согласны, что нельзя быть счастливым за счёт страдания других, строить своё благополучие на чужом горе?
– Согласен.
– Вы согласны, что если не можешь быть с любимым человеком, нужно найти в себе силы отпустить его и отдать другому?
– Согласен.
– Вы согласны, что недопустимо разрушать освящённый Церковью брак, но всякий обязан до конца нести ответственность за свои решения и за людей, которые ему доверились?
– Согласен.
– Вы согласны, что если все будут поступать как Шнеер и Рощина, наступит хаос, не останется ничего прочного и незыблемого?
– Согласен.
Дождь перестал. Они оба вздохнули свободно, словно камень свалился с души. Здесь и сейчас, под этим маленьким навесом в Михайловском парке, они всё решили между собой и обо всём договорились. Ясно и чётко. Раз и навсегда. Они будут тайно любить друг друга, наслаждаться каждой минутой, проведённой вдвоём – но всегда возвращаться к своим семьям и быть верными им настолько, насколько возможно. Они не могут заставить себя разлюбить друг друга, не могут контролировать свои чувства – но тем более обязаны контролировать то, что могут, дабы их любовь никогда никому не приносила страданий и оставалась их тайной. Лишь это их оправдывает и даёт им право любить друг друга.