И тут народ повалил в столовую-ресторан. Уютно и хорошо показалось полынцам сидеть за общим столом в тесноте, но не в обиде, когда никто тебе из-за дыма и многолюдства не заглядывает в стакан и в рот, когда ты и на виду у всех, и сокрыт, укромен.
Вот за этим столом и собрались — перечислим еще раз: Петр Салабонов-Кудерьянов, назвавший себя Христом, Сергий, бывший священник, Диомид, бывший дьякон, Яков и Иван, братья-инспекторы, заговоривший Кислейка (по имени Егор), Василий Ельдигеев, шофер, шурин его, тоже Василий, кочегар Илья, он же Павел Ильин, одноклассник Петра, мучающийся от невозможности выпить, Андрей Янтарев, учитель, Анатолий, вор, Никита, рыбак, Аркадий, киномеханик, Сергей, руководитель среднего звена, приехавший на похороны отца.
Яков и Иван, увидев Диомида и Сергия, хотели тут же принять меры, но поразились молчанию и строгости, царящим в зале. Рыбак Никита, кстати, был уже поднят из угла и сидел совершенно трезв, да и другие все протрезвели. Что-то уже произошло.
— Садитесь, — пригласил Петр братьев. Они сели. — Как вас зовут?
— Яков и Иван, — покорно ответил старший брат за двоих.
— Прямо по Евангелию! — с удовольствием воскликнул Диомид, но тут же наложил на губы себе ладонь.
Тем временем Клава по указанию Петра (у них любовь была когда-то) разносила граненые стаканы, а потом пошла с кувшином воды, наливая каждому воду. Петр взял булку (по прейскуранту называемую «сайка городская»), разломил ее по числу присутствующих на четырнадцать частей.
Четырнадцать кусочков хлеба лежало перед каждым.
— Выпейте вино, съешьте хлеб, — сказал Петр. — Будете пьяны и сыты. Сыты досыта, а пьяны не допьяна, а хорошо.
Илья тут же схватился за стакан, нюхнул. — Водка! Сблевану! — подумал он.
— Пей спокойно, — сказал ему Петр.
Все выпили и отщипнули по крошке — и стали хорошо сыты и пьяны. Егор-Кислейка даже тяжесть в желудке почувствовал, словно, объелся.
И всем вдруг стало так просто, всем стало ясно, все понимали, что произошло.
Лишь одно сомнение обуревало каждого. Это сомнение решился высказать Диомид.
— Нас тринадцать, — сказал он. — Один лишний.
Встал Сергей-руководитель.
— Я пойду, пожалуй. Мне отца похоронить надо — уважительная причина.
— Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, — сказал Петр.
Сергей сел.
— Вот вам и испытание, — сказал Петр. — Никого не держу, кто себя лишним чувствует — может уйти. Учтите, я вас не на славу зову. Ну, кто боится лишний геморрой нажить? А? Кому неприятностей не надо?
Все молчали.
— Кислейка лишний, — сказал Диомид. — Ему нельзя, сумасшедший он. И немой, я же знаю.
— Сам ты немой и сумасшедший! — крикнул обиженный Кислейка-Егор.
И жарко, и холодно сделалось присутствующим. Остаться — страшно, уйти — еще страшнее. Иной, незнакомый путь увидели они перед собой, иную жизнь — и жаль было от этой жизни отказаться, не попробовав ее. Не сводили они глаз с очарованного лица Петра. Готовы были.
— Что ж, — сказал Петр. — Пусть будет тринадцать. Все равно потом одного заменить придется. Вместо того, кто предаст меня.
— Кто, Господи? — жадно спросил Сергий.
— Он знает, — сказал Петр — и каждый почему-то опустил голову, каждому показалось, что остальные смотрят именно на него. — Вот что, — сказал Петр. — Там у вокзала автобус стоит. Идите и скажите шоферу, что автобус мне нужен. Поедем в Сарайск.
Василий Ельдигеев, как шофер, и Егор-Кислейка, как самый исполнительный, тут же побежали.
Автобус принадлежал городскому отделу культуры, на боку его было написано: «АВТОКЛУБ». Заведующая, не имея другого транспорта, приехала на базарчик у вокзала, где всегда была самая свежая и густая сметана, а у нее именины, вечером гости соберутся, она задумала пельмени со сметаной исполнить.
— Вылазь! — скомандовал шоферу автобуса шофер Василий.
— Щас! — ответил шофер, цвиркнув слюной в приоткрытое окошко.
Василий рванул дверь, выволок шофера.
— Знал бы ты, кому машина нужна!
Втолкнул в автобус Кислейку, впрыгнул сам — и укатили. Шофер рванулся было вслед, но закричал от боли — у него оказалась сломанной нога.