Шел мимо беллетрист Алексей Слаповский, шныряя умом и взглядом в поисках сюжетов и нелепостей. Остановился, не подходя близко. Посмотрел, по слушал. И, вдохновившись, побежал домой — сочинять роман под названием «Первое второе пришествие». Это будет роман о человеке, вообразившем себя Христом. Занятная штукенция может получиться. Или такое название: «Конец света откладывается!» Второе эффектней, первое загадочней. Какое выбрать?..
Дело шло к вечеру.
Апостолы не роптали, но уже переглядывались.
Первым не выдержал Диомид. Ему надоело прятать лицо в воротник и отворачиваться, потому что он видел сегодня не менее десятка знакомых, знающих его как Алексея Гулькина, нормального человека.
— Ну, ладно, — сказал он. — Приятно было познакомиться.
Потоптался.
— Я пошел, говорю. Могу я уйти? У меня тут…
— Иди, — молча сказал Петр.
— Иуда, — сказал Сергий.
Вернувшись в ППО, апостолы с устатку набросились на щи, которых предусмотрительная Лидия наварила огромную кастрюлю, а Петра она повела к себе для любви.
Но Петр не мог любви.
Он думал о причинах провала.
Он искал их в себе.
Не с той верой говорил?
С той — и другой не может быть.
Не те слова?
Те.
Не так?
Вроде так…
Значит, как ни крутись, без чуда не обойтись. Что бы придумать такое?
Он ворочался полночи — и придумал.
На другой день все началось так же: громкие Радостные слова Петра, вялая горстка слушателей.
— Вы не верите? — спросил Петр.
Не ответили.
— Они не верят, бляха-муха! — возмутился Анатолий. (Вчера от огорчения за Петра все апостолы как один вдрызг напились с помощью спирта, добытого у жителей Грабиловки, ворующих его помаленьку из цистерны, вот уже три месяца стоящей в тупике.)
— Даруется вам знамение! — сказал Петр. — Через час рухнет этот идол, созданный вами, и в тот же миг все, кто тут, станут здоровы! Скажите это всем, зовите всех!
Час времени он дал специально, чтобы собралось побольше народу.
И действительно, вскоре не менее пяти тысяч людей стояло на площади, и новые прибывали. Ведь только возле десяти — двадцати людей, стоящих кучкой, медленно растет толпа, сотня же — за минуту прибывает вдвое, тысяча удваивается еще быстрее. Если бы Петр дал не час, а два или три, наверняка здесь собралось бы все миллионное население Сарайска, исключая грудных детей и нехожалых стариков.
— Радуйтесь! — сказал Петр. И повторил в который уже раз весть о прощении. — А теперь для неверующих в меня! Расступитесь все, отойдите на сто шагов!
Толпа с трудом потеснилась.
Петр указал рукой на памятник, который тоже бесполезно указывал куда-то, и повелительно крикнул:
— Именем Божиим…
Он сделал паузу, чтобы закончить: «Рассыпься!»
И тут вклинился молодой энергичный голос.
— Минуточку!
Петр обернулся.
Протолкавшись сквозь толпу, к нему подошел юный лейтенант милиции:
— Предъявите документы!
— Да что же это такое, так вашу так! Уберите его! — рассердился Петр на апостолов.
Но их, однако, след простыл.
Не осудим.
У каждого были веские причины.
Яков и Иван, церковники, служители епархиального управления, руководствовались указанием своего руководителя ни при каких обстоятельствах не вступать в конфликт, а желательно и в соприкосновение с представителями правоохранительных органов, дабы не было с их стороны антицерковных провокаций.
Кислейка-Егор с детства от милицейской формы впадал в конвульсии и лишался речи, он даже лишился ее совсем, как мы знаем, — после того случая, когда его занесло в Сарайск и он столкнулся с марширующим по улице батальоном милиции, — вот он и испугался, что у него опять отнимется язык.
Василий Ельдигеев, шофер, боялся ответственности за угон автобуса.
Илья не хотел попасть в вытрезвитель, так как после вчерашнего успел как следует опохмелиться.
Василий, шурин Ельдигеева, Никита Кузовлев, Андрей и Аркадий вспомнили, что они — без документов.
Анатолий, вор, — тут и объяснять ничего не надо.
Сергей Обратнев, как представитель новых органов демократической власти, просто не имел права в своем лице дискредитировать идею демократии; известно ведь, как милиция любит ущипнуть демократов за мягкое — со злорадством. Это первое. Второе: находясь на воле, он сможет помочь Петру, попав же с ним в кутузку — ничего не сможет сделать.