Тот Христос с того и начал на допросах, что попер на государственный строй, называл тогдашнего правителя Иродом, а милиционеров — наемниками. Оно, по сути, может, так и есть, но уж очень оскорбительно. И Филатов засадил его: крепко и надолго, а потом узнал, что этого долгого срока Христос не отсидел, был убит в первую же неделю товарищами по неволе.
И вот, просмотрев бумаги и выслушав Хайфина, он вызвал на допрос Петра.
— Тут написано, — сказал он, тыча в документы и показывая этим свое отношение к ним, — что ты несовершеннолетнюю девушку изнасиловал.
— Правда, — сказал Петр.
— Какая ж правда, если она тебе жена? Это я так каждого за изнасилование посажу!
— Она не была женой!
— Но стала же! Идем дальше. Обвиняют, что ты, возможно, главарь группировки.
— Правда.
— Это как?
— Прельстил людей, назвав себя Христом, повел за собой.
— Ага. То есть на самом деле ты не считаешь, что ты Христос?
— Считаю.
— Ну, твое дело, — согласился майор Филатов. — Дальше. Соучастником в убийстве тебя представляют. Главврача вашей больницы будто бы убить помогал.
— Всякий, кто не препятствует, помогает. Все мы соучастники всего.
— Не сепети! Лично — убивал?
— Нет.
— Помогал?
— Да.
— Чем?!
— Кровосмесительной связью с его сестрой.
— Ничего не понимаю! Ладно, — не любя двусмысленностей, порешил Филатов. — И тут, значит, туфта. Дальше. Заявление некоего Фомина, что ты ему здоровье испортил.
— Испортил.
— Это как?
— Спровоцировал у него язву. А потом вылечил, — не удержал Петр неуместной последовательности мыслей и слов.
— Чем? — заинтересовался майор.
— Руками.
— Умеешь?
— Умею, — признался Петр.
— А от простатита? — с надеждой спросил Филатов.
— Попробую.
Петр стал лечить и не вылечил. Он сделал это нарочно. Дело в том, что ему хотелось в тюрьму. Ему не нравилось, что его держат отдельно в следственном изоляторе. Нет, среди людей, среди «овец заблудших» его место, там он найдет и апостолов себе, и учеников, там ждут его — а не в обыденности жизни, где человек еще не осознал своей преступности против людей, Бога и самого себя, — поэтому и не радуется, когда его прощают.
Филатов огорчился, но тем не менее сказал:
— Вранье, оказывается. Значит, и остальное вранье. Шуруй-ка ты по месту жительства.
— Я преступник, — сказал Петр.
— Шуруй, шуруй!
В дверь постучали, Филатов разрешил.
Вошел с лицом надежды лейтенант Хайфин, ему не терпелось.
Петр догадался, что сделать: он схватил со стола графин и, обладая хорошей природной меткостью, развитой в десантных войсках, кинул его так, чтобы попасть не в голову Хайфина, а рядом, в стенку.
В камеру он вошел со светлой улыбкой.
— О! Какой Исусик явился! — воскликнул кто-то.
Узнали, подумал Петр.
— Статья? — требовательно спросили его.
Петр пожал плечами.
— Сто семнадцатая, — сказал некто предвкушающим голосом.
Наступила тишина.
Петр понял, что ждут его слов.
— Братья! — сказал он. — Я пришел, я пришел к вам, потому что больше, чем другим, нужен вам! Радуйтесь, братья, вы прощены Богом и мною!
— Тпппру! — остановил Петра коренастый мужчина, подымаясь с пола, где он лежал на чьих-то угодливых одеждах. И спросил присутствующих: — Псих?
— Косит! — уверенно ответили ему.
— Опускать будем?
— Будем!
— Сымай штаны, парень, — сказал коренастый. — Опускать тебя будем. Козлить. Лучше не брыкайся, хуже будет.
Петр не понимал.
И тут свора людей бросилась на него со всех сторон. Схватили, рвали одежду, чего-то хотели от него.
Петр не понимал.
И лишь когда его поставили в определенную позу — понял.
Терпи, приказал он себе. Это испытание. Терпи!
И уже почуял некое прикосновение, и тут не ум, не душа — другое что-то взбунтовалось и возмутилось, Петр встал и разбросал всех по углам легкими движениями, и если кто поувечился, то от тяжести собственных тел, упавших на твердое или острое.
— Стоять! — крикнул Петр им, собиравшимся опять броситься. А коренастому мужику, вынувшему что-то похожее на шило, но без рукоятки, приказал: — Отдай!
Мужик, словно его толкали, приблизился и отдал заточку. Петр изломал ее на мелкие куски.