Я не мог знать, сколько прошло времени с момента моего последнего возвращения к Первоистоку, да и не хотел, если честно. Не имеет это особого значения. Зато я четко решил, что в этом рождении мой разум останется, только лишь разумом. И я сделаю все, чтобы он не стал умом, дабы я снова не оказался в клетке, в ожидании возвращения к Первоистоку, только не в этот раз. На сей раз, я твердо решил приложить все силы к тому, чтобы создать что-то прекрасное, красивое. Может стану художником или открою новый вид животных, так чтобы о нем говорили все вокруг. А может, выведу новый сорт цветов, чтобы в мире осталась и моя частичка. Множество душ повторили путь Первоистока и привнесли в мир нечто прекрасное. Физический мир действительно создан по образу и подобию Первоистока, просто потому что, как и он сам, мир постоянно меняется, неизменным остается только чистое созидание, которым пронизано любое изменение в этом меняющимся потоке. Забота о жизни и постоянно растущем многообразии в мире у Первоистока так же сильна, как и его любовь к нам, душам.
Я точно решил, что привнесу в мир разнообразие, которое останется после меня, а возможно его продолжат холить и пришедшие после меня души. Мне вспомнилось, как в другом своем рождении, я был подмастерьем у горшечника. И он, по старости лет, позволял мне не только носить глину, но и расписывать горшки и кружки, от моих трудов получалась такая красота и настолько радовала меня, что в итоге эта радость, от того что я привношу в мир выросла в новый лепесток моего тела. Уверен, что тогда я мог бы создать, что-то действительно прекрасное, будь у меня больше времени, но меня убили, когда я шел от богатого купца с деньгами за горшки, а какие-то умы увидели, что я забрал деньги. Тогда моя жизнь стоила десять монет серебром, и прожил я мало, даже по людским меркам. Помню, что меня схватили сзади большие руки. Трудно дышать. И боль в спине, как когда хватаешься за горячую кочергу, только во много раз сильнее. Впрочем, это было совсем не долго, чтобы перебить мои воспоминания о рисунках по теплой от солнца глине.
В то рождение мне даже не удалось познать, что такое радость поцелуя, хотя интерес был огромным. Мальчишки постарше говорили, что приятнее этого только печеное яблоко с молоком, а так как и яблоко с молоком мне тогда встретилось только раз, то и поцелуй казался сказкой и пах в мечтах чем-то среднем между печеным яблоком и хлебом.
Как только моя основная цель встала в полный рост, я ощутил, как меня куда-то затягивает. Сначала это было не особенно ощутимо, но скоро стало приносить дискомфорт и даже нечто похожее на боль. Мое необъятное тело, словно много раз складывали и уменьшали. От этого вся мощь моих сил оказалась, как бы запечатана, а вот ячейки сетки разума стали в несколько раз больше по сравнению с моим телом. Затем я четко ощутил, как падаю, проваливаюсь в неизвестное далеко.
Я, конечно, знал куда проваливаюсь и зачем. На самом деле я никуда не проваливался, и никуда меня не затягивало, просто именно так и ощущается переход из духовного мира в физический, материальный. До меня еще долгое время долетали вспышки теплых пожеланий и свет радости других душ, оставшихся у Первоистока.
Для меня время на пробуждение от отдыха и подготовку к рождению текло достаточно быстро, и заняло, может несколько минут, но для душ, смотревших на мое созревание, могла пройти и не одна земная жизнь. Для каждой души время течет по-своему, кому-то нужно больше времени, кому-то меньше на то, чтобы очиститься от боли прожитых жизней. Известно только, что для Первоистока время всегда едино, но для всех его творений все индивидуально, так как нет ничего одинакового и ничего повторяющегося.
Живая темнота Первоистока оказалась далеко от меня и от того стало немного тоскливо, но и радостно, потому что предвкушение рождения в человеческом теле, как не крути, а перекрывало тоску из-за временного отлучения. На место живого многообразия Первоистока пришла мертвая темнота, в этом пространстве никто и никогда не застревал, хотя именно о нем говорят люди, как о смерти. Но это место, разумеется, не смерть и не какое-то хранилище, и не ад вовсе, а просто некая ступенька перед переходом. Вот именно здесь я ощутил первую настоящую боль. Она, конечно, была не последней, но первая всегда самая яркая, потому как именно от воспоминаний о боли жизни и освобождает Первоисток.
Я бы даже сказал, что боль это единственное, что действительно умирает. Поэтому ее рождение, для нас, перед нашим собственным рождением и становится таким ярким чувством.
Я ощутил, как тело распадается на множество мельчайших частиц, скрепленных между собой единой нитью меня же. Каждую из этих маленьких частичек заботливо защищала сеточка разума, но при этом совершенно не мешала свету, оно и понятно, инструмент не может мешать владельцу, он призван только в помощь.