Влетело Алёшеньке от возмущённой завуча по самое не балуйся, а убирать после кровавой трапезы пришлось нам со старостой. Точнее, убирал только он. Я же сидела на кожаном диване и наблюдала за его действиями. Если честно, то просто напросилась в помощницы, потому что нужно было срочно уносить ноги от Вики, у которой был очередной приступ амурно-психейной деятельности.
Прежде мне не доводилось чистить аквариумы или иметь с ними хоть какие-то дела, но ещё меньше я хотела иметь дело с лучшей подругой после того, как по глупости проболталась ей, что видела во сне Константина Владимировича. Леший его знает, как он оказался в моем полу бредовом забытьи и что там вообще забыл, однако Вика тут же загорелась идеей разгадать сон, из которого я ничего не помнила кроме крепко обнимающих рук учителя и горьковато-мускусного запаха его кожи, о чём, естественно, рассказывать не собиралась. Вот и пришлось спасаться бегством. И если я была занята спасением своего изболевшегося от тоски по недосягаемому сердца, то Алексей Николаевич только что закончил спасение утопающей и теперь отсиживался за дверью у всё той же Веры Петровны, которая, употребив с утра сама, теперь, наверное, и его отпаивала пустырником и валерьянкой. А может и чем покрепче. В разумных, конечно, дозах.
Естественно, ни в какие крещенские проруби наш классный руководитель не нырял, хотя, наверное, предпочёл бы нырнуть в студёную зимнюю воду, чем заниматься тем вторым неприятным событием, которое вслед за рыбками выпало на его долю. Вроде бы не пятница тринадцатое, но и у меня, и у него катастрофы налицо. И если мой возмутивший покой в неокрепшей девичьей душе сон можно было как-то пережить, как и влетевшие ему начальнические звездюли за рыбок, то вот очередная выходка Юльки Зайцевой — это вам не хухры-мухры. Тут нужно было действовать. И срочно.
Зажмурившись, как пригревшаяся на солнышке кошка, я с удовольствием вспомнила, как на первой паре в нашу аудиторию влетел, что при его необъятной фигуре само по себе уже было зрелищно, наш завуч по практике и сообщил жаловавшемуся нам на неприятностях с прожорливыми рыбками Алёшеньке о том, что у него намечаются крупные проблемы. Как будто у него их и так было мало с утра. Но оказалось, что нагло скушанные золотые рыбки это ещё цветочки, а вот наша ягодка из села Гадюкино, за которую классрук нёс ответственность, поскольку родных в городе у неё не было, а совершеннолетие ещё не наступило, опять пыталась морально разложиться. Причём на этот раз весьма успешно. Ягодка-то была большой любительницей всяческих студенческих тусовок и мартовских загулов посреди зимы, неизменно связанных с пьянками-гулянками, и всегда находила приключения на свой шальной зад. Ну и, собственно, допрыгалась, как та стрекоза Крылова. На посеревшего с лица муравья-Алёшеньку даже смотреть было жалко, когда Григорий Борисович пробасил, что звонили из полиции и интересовались, кто будет заниматься мадемуазель Зайцевой, которая изволила с вечера накушаться и накуриться в компании каких-то студентов совсем не нашего колледжа и совсем не в нашем общежитии какой-то дряни и теперь оказывала лежачее поперёк дверей сопротивление вызванному кем-то наряду полиции. И главное, представиться не забыла блюстителям порядка. Мальвиной, потерявшей своего Буратино, конечно, назваться никак нельзя было догадаться.
В общем и целом, честность — враг выпивших и обкуренных студенток, и теперь Алёшенька, впопыхах вызвав такси и даже забыв надеть куртку, в одном пиджаке на всех парах был вынужден лететь на спасение прекрасной (блевавшей) попавшей в беду девы, ну, а я трусливо сбежала со старостой в учительскую чистить аквариум. У каждого свои проблемы.
Грезя наяву о привидевшихся ночью объятиях прекрасного принца, а точнее короля, а точнее препода по физике, я едва смогла сдержать возглас удивления, когда увидела, не то что вошедшего, ввалившегося в учительскую Алёшеньку со стоявшими дыбом, покрывшимися от мороза инеем волосами и чрезмерно ошалевшими, круглыми, как блюдца, глазами. Нет, определённо Вера Петровна его там чем-то покрепче новопассита отпаивает, чтобы не простудился после своих утренних подвигов. Развесив уши, мы вместе с Володькой жадно ловили каждое слово классрука, сипло рассказывающего о том, как он выносил на руках из общаги и вёз на такси до снимаемой гостинки тихо буйствующую Юльку, пока завуч, грозно просверлив нас взглядом, не захлопнула двери в свой кабинет. Какие мы нежные! Жалко ей что ли, если мы послушаем? Можно подумать, первое ЧП в колледже!
А Алёшеньку, конечно, жалко: всё-таки нервы-то какие нужно иметь, чтобы столько подарков судьбы за одно утро получить в блестящих упаковочках. Желая хоть немного развеселить белого, как снег, классрука, который успел стать за эту осень и нашим классным папой, и другом, и братом в одном флаконе, вместе покидая учительскую, мы с Володькой рассказали ему о проблеме ещё одной нашей сельской девчонки. Катюша в общем-то была прикольной, доброй и крайне воспитанной особой, но материлась похлеще пьяного сапожника, ушибшего себе молотком всю пятерню разом, когда препод по геодезии Сергей Анатольевич попросил её привезти ему пакетик куриного помёта. И желательно чистого, без примесей. Очень уж он хотел сделать хорошее удобрение для своих любимых гераней, семена которых выписывал прямиком из Голландии. А Катька материлась и переживала: что же ей теперь по курятнику за курами с совочком бегать? Ну, чтобы без примесей.
Сидя на последней, третьей, паре физики, и вполуха кивая на высказывания-шёпот страшной блюстительницы нравов и морали Вики, которая, разумеется, была в праведном шоке от выходки Зайцевой, я всё ещё вспоминала, каким заинтересованным стал взгляд Алёшеньки, когда он услышал о Катькиных проблемах. Классрук аж подобрался весь, а в глазах заиграли хитрющие чертенята. Такие, как в тот день, когда он в приказном порядке напутствовал меня участвовать в конкурсе. Премию за пять минут позора на студенческой сцене и впрямь выдали очень приятную, и теперь я щеголяла коротким чёрным бархатным платьем по мотивам Коко Шанель, кажется, очень понравившемся Константину Владимировичу. Объясняя новую тему, он не раз одарил мою скромную персону знойным взглядом, а потом, повинуясь своему извечному садизму, вызвал к доске для решения очередной задачи.
Всё ещё помня свой сон и его такие крепкие объятия в нём, я краснела, бледнела, с трудом разбиралась в трёх соснах скорости звука и, в конце концов, уронила мел, нагнуться за которым так, чтобы не сверкнуть из-под подола самым интересным, было весьма проблематичным делом.
— Да что с тобой сегодня такое? — наклонившись к моему затылку, тихо поинтересовался физик, когда, с горем пополам опустившись на корточки, я принялась искать мел под его столом. — Теряешь хватку или не готова?
— Теряюсь в догадках, стали бы вы носить меня на руках, если бы я напилась, как Зайцева?
Брякнула и сама застыла в шоке от своих слов. Вот что за язык без костей?
— Ты только не пей, — обычно насмешливый голос препода стал очень серьёзным, а в лучистых глазах промелькнуло то неизвестное мне тёплое чувство, которое точно присутствовало в моём сне. — Об остальном договоримся.
Ойкнув от такого поворота событий, я очень порадовалась, что нас не слышат загалдевшие от чего-то одногруппницы, и только через секунду догадавшись обернуться к дверям, удивлённо взглянула на вошедшего в аудиторию Алексея Николаевича, который держал в руках банку с выжившими золотыми рыбками, и с не меньшим удивлением смотрел на нас двоих. Ещё бы, я же чуть лбом коленей Константина Владимировича не коснулась, разыскивая закатившийся мелок. Вот чёрт, как же неловко! Краснея ярче варёного рака, я зайцем подскочила в вертикальное положение и, чувствуя, как закладывает от волнения уши, слушала просьбу Алёшеньки о том, чтобы имевший дома аквариум физик забрал к себе пострадавших златоперых, пока не скушали и их. Решение задачи было отложено до лучших времён, а пара и вовсе отменена на середине, потому что рыбок нужно было доставить в вышеозначенный аквариум, пока в воде банки не закончился кислород.