– Некондиционное изделие, – доложил ему вертолетчик.
Сзади меня на вал уже поднимался майор-замполит. Он проходил мимо, но, услыхав что-то неладное, решил понаблюдать самостоятельно. Уже с ним вдвоем мы увидели запуск четвертой ракеты. По ее высоте я сразу понял, что и она улетит в никуда, и зло выругался. Майор-замполит взял у меня тонгенту радиостанции и быстро доложил на базу вертолетчиков о неточности стрельбы.
– Скорее всего, нарушен или сбит прицел, – сказал он заключительную фразу и выключил клавишу передачи.
– Борт такой-то! Прекратить огонь. Возвращайтесь на базу, – услыхали мы далекий голос дежурного по полетам.
Вертушки быстро повернули в сторону и улетели прочь. Я опять выругался и повернулся к майору:
– Я вчера сидел за этой стенкой, а ракеты в метре над головой пролетали. Хорошо, что у них только сегодня некондиция пошла, а не вчера.
– Вчера тоже была «некондиция», – сплюнув, вполголоса сказал майор. Они вчера прикрывали «Витязей», когда они только-только ворвались в дома. Ну и выпустили ракету по своим же. В этом доме, оказывается, наши «Витязи» сидели. Убило у них командира и еще двоих бойцов. Вот такая вот некондиция.
От такой неожиданно горькой новости я опять выругался и быстро проговорил майору-замполиту:
– А я вчера все думал, что наша артиллерия может их случайно зацепить. Стволы-то изношены.
– Ну «Витязи» так и подумали, когда в первый раз в атаку поднялись за этим «огневым валом». Снаряды тогда рвались в пятидесяти метрах от бойцов, и им показалось, что артиллеристы их накрыли. Первая атака не получилась. Потом им объяснили, что огонь по ним не велся, и увеличили дальность разрыва снарядов до ста метров.
Когда сделали второй «огневой вал», то все пошло нормально и бойцы «Витязя» смогли ворваться в Первомайское.
– Ворвались, а потом все равно пришлось оставить захваченные дома, сказал с горечью я, и мы спустились вниз к дневке.
Гревшийся у огня разведчик сразу же полез занимать освободившийся окоп, где постоянно сидела наша фишка.
– Наблюдай за вертолетами. Если будут промахиваться – сразу зови меня или своего командира, – приказал ему майор-замполит.
– Понял! – сказал боец и взялся за полевой бинокль.
Во второй группе была любительская видеокамера, которой снимали интересные моменты вертолетных атак. Ближе к обеду эта камера снимала уже стрельбу из огнеметов. Мишенями для стрелков служили заброшенная ферма, в которой был ранен пулеметчик, и маленькое здание из красного кирпича, стоявшее левее фермы.
Выстрелили пару раз и по камышовым зарослям: надеялись поджечь их и выкурить снайпера-одиночку. Но камыш был сырой и не загорался.
В моей группе огнеметов не осталось после штурма, и мы были лишь наблюдателями.
Зато ночью на наши позиции ветром принесло несколько десятков парашютов от осветительных мин. Солдаты и офицеры с удовольствием брали их себе на память.
Солдаты, уходившие на дембель, писали на белой ткани маленьких парашютов адреса друг другу, и иметь хоть и небольшой, но парашют было достойно уважения среди старых солдат. Взял один такой символ парашютных прыжков и я.
Этой ночью над селом стали подолгу висеть осветительные гирлянды, сбрасываемые нашими самолетами. Ночью где-то на большой высоте пролетит истребитель-бомбардировщик или штурмовик, звук двигателей стихнет вдали, а высоко над облаками появляется похожее на северное сияние множество огоньков. Всю местность заливает неярким и тусклым светом, и глаза могут различать ландшафт на расстоянии двухсот метров.
Ночным биноклем в это время пользоваться нельзя, так как при такой освещенности срабатывает защитное устройство в окуляре, и зеленоватый экран начинает моргать и затухать. Какой-то боец все-таки включал «ночник» при горящих гирляндах и окончательно вывел из строя один из двух ночных биноклей. Приходилось теперь выдавать дозорным на дежурство ночной прицел от снайперской винтовки.
Ближе к полудню к нашему костру подошел майор из штаба 8-го батальона, которого я видел в той самой канаве у села во время вчерашнего штурма. Я тогда еще с явным неудовольствием подумал про его желание повоевать, но сейчас не преминул пригласить его погреться на нашей дневке:
– Марат, идем погреемся у огня и чайком побалуемся!
Он не стал отказываться и подсел к нам:
– У вас тут дворец по сравнению с нашими дневками.
– Да знаем мы ваши дневки – еле горит костерчик в чистом поле, а вокруг толпа народу жмется. Уже четвертый день здесь находитесь, могли бы что-нибудь приличное оборудовать, – проворчал Стас. – Мы только первую ночь так провели, а потом обустроились.
– Ну да, разве после вас что-нибудь останется из подручных материалов.
Разобрали домик лесника: одни стены только стоят, – отшутился майор.
– Там еще крыша, потолок, пол и двери остались, – уточнил мой сержантконтрактник. – На ваш батальон хватит…
Тем временем закипел чай, и мы разлили горячую и пахучую жидкость по имеющимся банкам и кружкам. Захрустели вприкуску сахар и ржаные сухари. Сразу стало тепло, и по телу разлилась приятная усталость. Пока пили чай, немного поболтали «за жисть».
Проходившие мимо нас трое бойцов из ростовских групп с нескрываемой завистью посмотрели на наши блага цивилизации. Одного из них окликнул штабной майор:
– Ну что, Еременко, будем здесь песни петь?
– Гитары нету, товарищ майор, – нехотя сказал разведчик и ускорил шаг.
Я знал этого сержанта, который был каптерщиком в моей бывшей первой роте. Я допил свой чай и спросил майора:
– А что такое?
– Там в казарме мой кабинетик по соседству с их каптеркой. А стенка фанерная, и они меня уже вконец достали своими песнями. Соберутся вдвоем и пробуют сочинять.