Как будто готовятся к конкурсу солдатской песни.
– Про комбата и солдата? – засмеялся я.
– А ты уже слыхал? Ах да, ты ведь в первой роте был, – тоже улыбнулся майор.
А у них только одна рифма получается, и вот мучают эту гитару одним и тем же…
«Привет, комбат. Я – молодой солдат».
– Это они про свою духанку поют, – сказал я. – Я это уже давно слыхал.
Майор закивал головой:
– Ну а теперь они ведь дембелями стали и поют уже по другому.
«Прощай, комбат. Теперь я больше не солдат».
– Это как в «Двенадцати стульях», где один поэт все время писал стихи про Гаврилу, – со смехом вставил Винокуров. – Там Гаврилиада была, а здесь… Даже и придумать ничего нельзя…
– А что, кроме этих двух строчек, у них больше ничего не получается? спросил Стас.
– У них не получается. Зато у меня через неделю появилось желание им помочь, и я подсказываю другие куплеты.
«Привет, комбат. Я – старый опытный солдат. Хочу пойти в большой наряд. И отстоять три дня подряд».
– Товарищ майор, а их в наряды кто ставит? – смеясь, спрашивает Бычков. Не вы случайно?
– Ну а кто же еще, – довольно говорит майор. – Это с офицерами сложновато, а их, сержантов, распределяю на раз-два. Вот они попритихли немного, а потом опять затянули свои дембельские страдания. А у меня ведь жилья пока нет, и приходится и работать, и жить в своем кабинетике. Мне это надоело, и на следующий день я их ставлю в сержантский наряд на дальнее КПП, где в чистом поле стоит одинокий вагончик-кунг, и печка на ладан дышит.
– Знаю-знаю… Там ветер со всех щелей дует, и холод собачий. Здесь и то теплее, – вспомнил свою молодость Бычков.
– Вот-вот. Певцы после смены целые сутки отогревались и на меня волками косились. Я им в шутку предложил срифмовать такие слова, как медсанбат и дисбат, так они сначала посмеялись, потом помолчали и пообещали по вечерам не петь.
Такая благодать настала…
– Это они пока еще на боевых не были. А теперь, после Первомайского, у них столько материала для песен, что они не удержатся и будут дальше репетировать свои песнопения, – пошутил я, взяв бинокль и собираясь взобраться на вал. – Будут петь такие куплеты:
«Кричит израненный солдат: В бою я спас тебя, комбат. Не надо мне других наград.
Отправь меня домой назад…» – Товарищ старшлейтенант, они будут петь покруче, – подал голос дозорный с вала, предвкушающий внеплановую замену на фишке:
«Прощай, солдат. Сказал комбат. Поцеловал холодный лоб. И родокам отправил гроб».
– Вот я тебя сейчас отправлю одного за дровами в лес или за водой на речку, – беззлобно проворчал я, карабкаясь по скользкому склону. – Ты куда-то собрался?
Правильно, что никуда. Ну-ка прикрывай командира группы, пока он осматривает поле грандиознейшей битвы.
– Вот это находка. И в нашей группе нашелся поэт-песенник. Прямо самородок какой-то, – сказал, вставая, Стас. – Теперь и у нас покоя не будет…
– Да ладно. Пусть тренируются, – махнул рукой майор. – Не зарывать же талант в землю. Выделим им днем какое-то время, и пускай наяривают про своего комбата-солдата.
Может, чего и получится. Вот только как сам командир батальона отреагирует на эти частушки?
Я уже занял наблюдательный пост и стал осторожно осматривать местность в десятикратную оптику, стараясь не обращать внимания на шум и смех за спиной…
Откуда-то издалека опять начала работать наша агитационная установка. В ее бормотанье было довольно тяжело разобрать какие-либо слова, но, скорее всего, наши агитаторы опять предлагали Радуеву сдаться и обещали боевикам гуманное отношение при сдаче в плен. Село на эти посулы ничем не отвечало, и только редкие автоматные очереди боевиков изредка заглушали еле слышную речь диктора.
У боевиков после штурма радостное предвкушение скорого возвращения домой сменилось лишь озлобленностью и ненавистью к России. До границы с Чечней оставалось каких-то полтора километра, но стало очевидно, что федеральная власть не даст боевикам просто уйти из села. Во время вчерашнего штурма погибло более тридцати боевиков, и теперь их свежие могилы маленькими земляными холмиками чернели среди засыпанных снегом погребений сельского кладбища. Ночью заложники вырыли для них отдельные могилы, и если будет новый штурм Первомайского, то потери боевиков увеличатся. Уже к вечеру радуевцы восстановили поврежденные укрепления и вновь были готовы сражаться до последнего.
Наши группы тоже готовились к новому штурму. Солдаты, насколько позволяла обстановка, отсыпались и отъедались, набираясь сил, чистили оружие и готовили боеприпасы. Вечером, направляясь на минирование местности, мы взяли с собой только две гранаты Ф-1. Быстро установили их на прежнем месте и отправились обратно.
В эту же ночь в ста – двухстах метрах правее моего правого фланга на валу расположился капитан-артиллерист с двумя бойцами и АГС-17. Установив на гранатомет оптический прицел с подсветкой и вооружившись ночным биноклем, капитан надеялся обнаружить на сельском кладбище боевиков в тот момент, когда они будут хоронить тела своих товарищей, погибших от обстрела села артиллерией и авиацией. После обнаружения он собирался выпустить одну за другой две коробки ВОГ-17, чтобы эдаким «ковровым гранатометанием» накрыть все кладбище и поразить кого-нибудь из боевиков. Лично мне не понравилась эта затея, поскольку кладбище есть кладбище, и нарушать его покой было большим грехом. Кроме того, тела погибших чеченцев будут, скорее всего, хоронить захваченные дагестанцы под присмотром одного-двух боевиков. И в случае массированного обстрела могли погибнуть непосредственно сами заложники. Но мои доводы не остановили артиллерийский расчет второй группы, и они пошли мимо нашей дневки далеко вправо.