Все эти четыре догмата стали прочными составными элементами христианского символа веры; вот до чего люди развили миф; а ему предстояло претерпеть еще дальнейшее развитие.
Осужденные евтихиане, изменившие свою позицию, но продолжавшие еще называть себя монофизитами, в свою очередь стали силой, роковым образом раскалывавшей христианство. Император Зенон в 482 г. примирился с ними, издав эдикт, который был назван Henotikon (об'единяющий); но ортодоксы после этого стали еще больше противиться им, хотя монофизиты все время заявляли, что рассматривают «единую природу», как единение двух, «но без обращения, слияния или смешения». Из-за такой-то малопонятной разницы в формулировке секта в конце концов отделилась даже, как национальность.
В конце VI в. они под руководством нового главы — Якова Барадея стали известны, как яковиты, и когда в следующем столетии возникшее движение магометанских арабов захлестнуло Египет, где было много яковитов, ненависть этих последних к католикам была так сильна, что они приветствовали антихристианского неприятеля так же, как они, да и другие, ранее приветствовали персов в Сирии.
Не следует, конечно, думать, что единственной или основной причиной такой жалкой эволюции была христианская вера. В безумных спорах христиан по поводу бессмысленных догматов следует прежде всего видеть роковой результат ограниченности жизни и энергии, вызванной системою империи. Если люди в безумии спорили о чепухе исповедания и сделали своими боевыми знаменами цвета цирковых наездников, то это произошло потому, что у нихнебыло разумных интересов, по которым они могли бы спорить.
Точно так же в Египте низшие слои населения старых городов вплоть до эпохи Юлиана бились насмерть между собой за своих животных богов. Необходимо отметить, что христианство совершенно не оказалось в состоянии осветить как-нибудь путь для гибнущей цивилизации. Христианство процветало благодаря ее гибели и не могло поэтому ее приостановить. Все части распавшейся христианской империи сохранили, как наследие язычества, его старые законы и строй, которые были применены к государству, лишенному своих внешних и чужеземных провинций и превратившемуся в однородное по своему составу царство с обособленной торговой и промышленной жизнью.
Для составления свода законов, по которому жила затем Византия, Юстиниан вынужден был обратиться к нехристианскому юристу Трибониану — язычнику или атеисту. Юстиниан метал громы против оживших ересей, предал анафеме давно умершего Оригена, но впоследствии сам провозгласил собственное еретическое учение, которое вызвало бы в государстве новые потрясения, если бы император прожил дольше.
Таков был характер греко-христианской жизни вплоть до того часа, когда последняя катастрофа оторвала у воинственного Ираклия провинции Сирию и Египет (632-639) и охватила ближайшую северную Африку, навеки низвергнув христианство как-раз в тех странах, где оно впервые утвердилось. Ираклий в борьбе за спасение пошатнувшейся империи давно понял, как и до него Маврикий, какое безумие толкать десятки тысяч несториан в об'ятия Персии; поэтому после победы над Хозроем он постарался помириться с несторианами и монофизитами, издав декрет (630), устанавливающий, что у христа две природы, но только одна воля, как это допускали несториане.
Некоторое время все казалось хорошо, и многие монофизиты во внешних провинциях вернулись в лоно церкви. Но через несколько лет фанатик ортодоксии Софроний, патриарх иерусалимский, вновь открыл вечный спор, заявляя, что новая формула — возрождение ереси Евтихия. Тщетно Ираклий, борясь за спасение остатков империи, пытался подкрепить свое прежнее решение новой эктезой, или формулой, запрещающей дальнейшие прения по этому вопросу (639).
Католики решили, что у Иисуса есть две воли, хотя всегда совпадающие, и учение об одной воле — ересь монофелитов — послужило впоследствии основанием для того, чтобы отказаться признать в Италии власть Константина II; сотня епископов предала анафеме формулу, в которой он подтвердил эктезу своего отца. Наконец, Константин II (681) принял доктрину, что в христе были две воли, находящиеся в гармонии между собою, и, таким образом, еще одна ортодоксальная бессмыслица прибавилась к определению никогда не существовавшего богочеловека. Так называемый афанасиев символ веры — в действительности он создан латинской церковью через несколько столетий после Афанасия — представляет собою парад всей серии накопившихся в течение веков бессмыслиц. К этому свелся результат четырех веков неописуемой борьбы.