— Это что говорить… — дружно поддержали его со всех сторон. — Помните, чай, как раз рать на Москву собирали, когда она наши земли за Волоком захватила? На вече крест целовали, чтобы всем за един брат быть, а чуть дошло до дела, все в кусты. Обездушел наш народ, вот в чём беда!
— Так… Это так.
— Ты что? — строго обратилась Марфа к старому дворецкому, который робко остановился у порога.
— Там пришёл к тебе, боярыня, игумен скопской Евфросин, — тихо сказал он: Марфы все чада и домочадцы боялись, как огня… — Прикажешь пустить его или, может, велеть до другого раза?
— Чего ему надобно? — сердито крикнула Марфа, поправляя кичку, и сердито же прибавила: — Таскаются тоже!
— Не могу знать, — сказал старик. — Чай, за плодоношением.
— Он тут которую неделю по городу ходит, всё насчёт аллилугиа хлопочет, — засмеялся рыжий боярин. — Очень, бают, его распоп Столп изобидел.
— Насчет аллилугиа? — нахмурилась Марфа. — Так скажи ему, что он… дурак!..
Бояре переглянулись украдкой. Эта горячность много бабе в делах вредила, но ничего она с своим бешеным сердцем поделать не могла. Также вот явился было к ней недавно Зосима, игумен Соловецкого монастыря — он приезжал в Новгород, чтобы выхлопотать грамоту на владение островами, на которые все наскакивали бояре да житьи люди Двинской земли, стараясь отнять их у батюшек, — а Марфа выгнала его со двора: она не терпела иноков-прошаков. И на ушко передавали, что старец предрёк будто большие беды дому её…
— Ну, постой, постой, — остановила она дворецкого, поймав взгляды бояр. — Ты там покорми его как следует, а боярыне, мол, сичас выйти никак недосуг, большое, мол, дело у неё. Погодь: что это?
За окном послышался нарядный перезвон хорошо подобранных бубенцов. Все бросились к окнам. К воротам подъехал сам владыка новгородский Феофил. У ворот засуетилась челядь. Из крытого коврового возка тяжело выбирался владыка. Всякий старался хоть издали, хоть кончиками пальцев поддержать святого отца, а он, раздавая благословения направо и налево, медлительно колыхался к крыльцу, на котором уже ждала его Марфа и все её гости.
— А вот и я к тебе, мать Марфа.
После благословений и обмена всякими любезностями владыка уселся в красном углу, под святыми иконами. Белый клобук его напоминал не только о величии сана его, но и о значении Господина Великого Новгорода. История этого клобука такова: к константинопольскому патриарху получившему, как известно, этот белый клобук от Рима, явился в ночи светлый юноша и повелел ему отправить клобук в Новгород, архиепископу Василью. Патриарх не послушался. Видение повторилось. Тогда патриарх, восстав, положил клобук в один ковчежец и многие чудные дары в другой и послал всё с епископом на далекий север. Владыка Василий, получив во сне предупреждение, что к нему едет белый клобук, вышел навстречу патриаршему посланцу и благочинно принял и клобук и дары. История сия местными философами была истолкована так: ни папа римский, ни патриарх константинопольский не оказались достойными белого клобука — только владыка новгородский оказался достоин сего. Следовательно, Новгород — это третий Рим, а четвёртому, конечно, не быть. Что велик он не только перед Константинополем, но и перед Москвой: получи и распишись, что называется!
— Всё толкуете, всё шумите… — добродушно проговорил владыка. — Всё мятётесь. Ишь ты, как раскраснелась, мать Марфа! Должно, крепко билась… А вы лучше бы на благостыню Божию уповали, маловеры.
— Да, хорошо тебе говорить-то, владыка святый, — поправив кику, не без раздражения сказала Марфа, знавшая, что владыка играет и вашим и нашим. — Тебе что? Ты везде свое поплешное[25] сберёшь. А помнишь, что москвитяне с пленными новгородцами-то наделали? Всем, разбойники, носы, губы да уши обрезали, да так и пустили.
— Как не помнить? — отозвался владыка, тоже видевший хитрую бабу насквозь. — Да ведь и новгородцы с москвичами иной раз не лучше поступали. А что касаемо меня, — набожно поднял он заплывшие глазки к потолку, — так на всё буди воля Господня.
У порога опять тихо встал дворецкий.
— Ну? — сердито крикнула Марфа.
— Да отец Евфросин никак не отстаёт, матушка боярыня, — сказал старик. — Пущай, говорит, хошь на малое время боярыня выйдет.
— Это он всё насчёт аллилугиа хлопочет, — улыбнулся владыка в бороду. — Такой настырный старичонка, не дай Бог!..
25
Кроме кормов натурой, духовенство должно было вносить владыке и «поплешную пошлину», деньгами, с каждой головы, украшенной тогда гуменцем, т. е. плешью.