На радостях изрядно подпивший, князь Ярослав Оболенский мигнул рослому молодцу из детей боярских.
— А ну-ка, Ванюша, поди нагни ей, старой ведьме, голову! Да пониже, мотри.
— Брось! — строго повёл на него бровью Иван. — Подождём, пока сама поклонится: не к спеху.
Он презрительно усмехнулся и дал знак увести пленников.
Снежными, уже притаявшими дорогами потянулись новгородцы в далёкую Москву. За ними вышла рать московская. Звонкие песни молодецкие весело лились по снежным просторам, ухали бубны, звенели треугольники. Радостен был и Иван: за ним в обозе его государевом везли богатые дары Великого Новгорода: бочки вин заморских, огромные запасы ипрских сукон, корабленики[44] золотые, рыбий зуб, дорогих кречетов для теши царской, соболей сибирских, коней дорогих под попонами богатыми, золотые ковши, жемчуга, окованные золотом и серебром рога турьи старинные, мисы серебряные и — дар, для него самый дорогой — старый вечевой колокол, душу вольности новгородской.
VIII. БЕГЛЕЦЫ
Был конец марта, то прелестное на Руси время, когда зима уже окончательно побеждена, но весна все ещё не верит, что она победила, и радостные улыбки её то и дело сменяются проливными дождями пополам со снегом, а то и буйной метелью. На посиневших реках уже образовались закрайки. По лесам журчали тетерева, в глухих дебрях щелкали могучие глухари, а днём над солнечными полями заливались и никак не могли достаточно нарадоваться жаворонки. С юга валом валила всякая птица, и трубные звуки журавлиных косяков из-под облаков радостно возвещали всем: весна, весна! И всё напряженно и радостно ждало решительного перелома, когда дрогнут на реках ледяные поля, откроется весёлый ледоход, морями разольются реки, зазеленеет радостная земля и зазвенит миллионами голосов о счастье жить, и дышать, и любить.
По раскисшей дороге, по которой лежал ещё местами почерневший снег, среди пегих полей, над которыми кувыркались хохлатые луговки и заливисто свистели длинноносые кулики, шли двое прохожих с холщовыми сумочками за плечами и с подожками в руках. Это были боярин Григорий Тучин и дружок его, новгородский поп отец Григорий Неплюй. Новгородский погром потряс обоих больше, чем они ожидали, и в поисках душевного успокоения они шли теперь в глухой монастырь Кирилла Белозерского. Оба они ушли от церкви совсем, но о заволжских старцах ходило по Руси столько чудесных слухов, что они в поисках правды решили побывать у них. Если оба они уже знали, чего не нужно, то никак не могли они накрепко утверждать того, что нужно, и искали света верного повсюду. Да и тяжко стало в Новгороде. Хотя песня старого города и была спета как будто до конца, но в народе бурлило и можно было ожидать всяких кровавых неожиданностей. А души искали покоя и радости: ведь вот радуется же вокруг солнышку вся тварь земная, которую гордый человек неразумной зовёт.
— А тяжеленько брести-то, — сказал маленький боярин, останавливаясь и вытирая платом тихое, смуглое лицо, которое за последнее время заметно осунулось и постарело. — Гоже бы и отдохнуть маленько.
— Да уж теперь недалёко, мужики сказывали, — отозвался отец Григорий. — Надо поторапливаться, а то Шексна[45] не пустит. Ишь, какая теплынь-то. И воды, воды!
Он радостными глазами осмотрелся. Всюду играли, звенели и сверкали ручейки, и разливались по лугам озерками, и снова бежали, играя и веселясь, как живые.
— Ну, коли так, пойдём, — согласился боярин, движением плеч поправляя котомку. — В монастыре отдохнём.
И снова зашлёпали они лаптями по раскисшей дороге и сияющим лужам. Тучин был одет по-мужицки. Его давно уже тяготила мишура жизни боярской, и в этой сермяге[46] и лаптях он вдруг обрёл не испытанную прежде радость. Он шёл и радовался на то, что происходило в его душе: в ней точно шёл уже какой-то весёлый весенний ледоход, уносивший старые оковы.
Они миновали напоённую солнцем и нежным запахом талого снега рощу и вдруг неожиданно вывернулись на берег Шексны. Тут стояла пустая ещё хибарка перевозчиков, около которой блаженно дремали на солнце свежеосмолённые, пахучие лодки. На бурой проталине, над вздувшейся рекой сидел седенький странник с мягкими голубыми глазами и непыратой бородкой.
44