— Прости и помилуй, великий государь: грех попутал!
Иван прежде всего подошёл под благословение к владыке, а затем, гордо подняв голову, обратился к поверженной в прах толпе новгородцев:
— Я, государь ваш, даю мир всем невинным. Не бойтесь ничего. Князь Василий, пошли кого-нито к Аристотелю, чтобы он пока что остановил действо своё.
Пушки затихли… Великий государь, сын его Иван Молодой — он стал входить во вкус власти и подбочениваться, — все военачальники, дьяки-советники, на конях, в сопровождении полков московских потянулись в городские ворота: владыка Феофил счёл за благо отслужить у святой Софии благодарственный молебен. Язык владыки во время молебна путался, и сам он выглядел далеко не празднично. И сейчас же после молебна город закипел кровью: пятьдесят человек из главных врагов Москвы были схвачены, и палачи приступили к пыткам.
— Великий государь, на дыбе все в один голос показывают на владыку Феофила… — сказал Ивану уютный дьяк Бородатый. — Что повелеть соизволишь?
— Сейчас же взять его и отправить в Москву, — сказал Иван. — Там пусть посадят его в Чудов монастырь и содержат с великим бережением до нашего возвращения. А дьяку Жареному прикажи моим именем при боярах запечатать казну владычную. Я потом посмотрю её сам.
— Слушаю, великий государь… А ещё… — замялся дьяк. — Уж не знаю, как тебе и молыть, великий государь.
— Говори прямо! — нахмурился Иван. — Ты знаешь, что лисьих ухваток я не жалую.
— Все показывают также, что братья твои, оба, тоже с новгородцами сносились.
Иван прожёг дьяка взглядом.
— Верно ли, смотри?..
— Верно, великий государь, — повторил тот, однако побледнев. Боярина Кобылу спроси, он был при допросе.
Иван торжествовал: тут же, под стенами Великого Новгорода, он покончит и с остатками уделов. Софья права: у него силы больше, чем он сам думал, и события точно удесятеряют её. И в том права грекиня, что некоторые головы укоротить надо. Он вышел к боярам, обежал горящими глазами их лица и не без умысла остановился на князе Василии.
— Приведи под крепким караулом князей, братьев моих, ко мне.
Бояре незаметно переглянулись: он хочет бить их их же руками.
Не успели братья государевы, Андрей Горяй, Углицкий, и Борис Волоцкой, бледные, вступить в шатёр государев, как враз пали перед братом на колени. Они уже знали, что новгородцы под пыткой оговорили их.
— Ежели бы не старая мать наша, — дрожащим от гнева голосом проговорил Иван, — ваши головы сейчас же слетели бы на плахе под топором ката[68]. Не вас милую, а её седую голову: недолго уж жить ей… Идите к себе, но помните: если кто из вас ещё дыхнёт без моего позволения, плачьтесь на себя!..
Точно оплёванные, оба поднялись с ковра и, не смея глаз поднять на теснившихся вокруг великокняжеского шатра бояр, пошли в свои полки и скрылись в шатрах. Ряполовский, князь Иван Патрикеев и единомышленники их опять переглянулись. Лица у всех были сумны. Они начинали понимать, что их игра уже проиграна. И повесили головы: старое уходит неудержимо, но что же придёт на место его? В стороне окружили Фиоравенти бояре, которые расточали похвалы его знатной премудрости пушкарской. Итальянец с любезной улыбкой раскланивался.
В сопровождении ближних бояр великий государь выехал к святой Софии, Премудрости Божией, взглянуть на сокровища, собранные святителями. В тёмных подвалах, за стенами, которых не пробили бы, пожалуй, и пушки Фиоравенти, за чугунными решётками, среди седых косм паутины появилась, вся в парче и аксамитах, кучка державцев. Все они были достаточно наслышаны о богатствах владычных, но того, что они тут нашли, и они не ожидали. Всех размеров ларцы, сундуки, бочонки были полны золотых кораблеников, древних «Ивановых головок», жемчуга седого, алмазов, цветно играющих, зелёных изумрудов, синих сапфиров, красных, как кровь, рубинов, золотых топазов, слитков золота и серебра. Крупные янтари сияли золотыми гранями своими.
— Ну и намолили! — не без удивления покачал головой довольный Иван. — Диво дивное и чудо чудное, как им Господь посылает!
Прошли в следующую кладовую. Там висели соболя сибирские драгоценные, седые бобры, куницы светлые, лисицы голубые, лисицы черно-бурые и целые сундуки были набиты наволоками греческими, тяжёлой парчой, рытым бархатом заморским.