Таков результат деятельности Муравьева. Он сам прекрасно понимал ее значение и не без злой иронии писал 29 августа 1860 года Е.П. Ковалевскому: "Жив ли г. Нессельроде и Сенявин, а также и Любимов (канцлер и его коллеги по министерству иностранных дел до Горчакова. — А.А.),если живы, то надо бы им послать Айгунский договор с моим портретом, как единственную месть за доброе их к этому делу расположение".
15 февраля 1860 года Муравьев опять в Петербурге, где представил свои соображения о новом разделении Сибири. Он предлагал — и в дальнейшем его предложение было принято — отделить от Восточной Сибири Приморскую область, военному губернатору которой дать особые права в осуществлении внешней политики России на Дальнем Востоке. Из Петербурга 19 марта он уехал за границу, думая пробыть там полгода, но возвратился раньше: 15 июня генерал-губернатор уже снова в Иркутске. Как раз в это время ушел в отпуск его будущий преемник Корсаков.
Вскоре в столицу Восточной Сибири пришло известие о том, что 2 ноября 1860 года в Пекине заключен договор, по которому неразграниченная ранее территория отходила к России. Тем самым было окончательно признано и закреплено право нашей страны на Амур и Уссурийский край. Заключение Пекинского договора явилось огромным шагом вперед к установлению точной и постоянной границы между Россией и Китаем. Положен был конец вековому спору о Приамурье и неразграниченных землях. Деятельность Муравьева-Амурского во многом предопределила этот блистательный успех мирной русской дипломатии. Окончательный размен пограничными картами и описаниями между Россией и Китаем стал возможен в результате деятельности экспедиции К.Ф. Будогосского в 1859–1860 годах. Комиссаром от правительства России при размене был назначен П.В. Казакевич. Местом переговоров стал пост Турий Рог. Завершились они 16 июня 1861 года.
Но эти события проходили уже без Муравьева. Он приготовил себе замену — Корсакова в качестве правителя всего края, Буссе и Казакевича — губернаторами областей. В январе 1861 года вернулся из отпуска Корсаков, и Муравьев сразу же стал сдавать ему дела. Хлебосольные иркутские жители в течение нескольких дней устраивали всевозможные званые обеды, на которых произносились речи, читались стихи, прославляющие деятельность необыкновенного губернатора. Обеды давали чиновники, купцы, члены Совета главного управления Восточной Сибири, губернаторы областей. Затем дал прощальный обед сам виновник торжества.
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ
В Петербурге Муравьев-Амурский подал официальное прошение об отставке. Она была принята. Он получил продолжительный (без указания срока) отпуск для излечения за границей. Но и покинув службу, Муравьев живо интересовался делами Сибири и Дальнего Востока. Он вел обширную переписку с Корсаковым, Кукелем, Венцелем и многими другими прежними сослуживцами, писал ходатайства, просьбы "сильным мира сего", его постоянными адресатами были военный министр Д.А. Милютин, министр просвещения А.В. Головнин, канцлер А.М. Горчаков. Нередко писал он ученым — русским и зарубежным.
Если в письмах Муравьева к Буссе, Корсакову, Казакевичу чувствуется оттенок привычного тона руководителя, то в обращениях к министрам и сановникам порой звучат просительно-доказательные нотки, особенно в тех случаях, когда речь идет о поощрениях его любимцев. Так, например, велико его участие в судьбе Болеслава Казимировича Кукеля. В свое время Муравьеву не удалось добиться для него генеральского чина. И теперь он всеми силами поддерживает представление Корсакова. В том, что Б.К. Кукель стал, наконец, генерал-майором, немалую роль сыграло письмо Муравьева-Амурского Милютину. Здесь, быть может, следует напомнить, что и Болеслав Кукель, и его брат Бронислав — достаточно заметные фигуры в истории Дальнего Востока. Последний, в частности, принял участие в основании Владивостока. Что касается Корсакова, то Муравьев и в 1861 и в 1862 годах всякий раз просит Милютина быть к нему благосклонным. Подобные просьбы об участии в жизни того или иного деятеля Сибири своего сибирского соратника повторяются чуть ли не в каждом письме графа Амурского. Все они сыграли немалую роль в судьбах сподвижников Н.Н. Муравьева.
Но с конца шестидесятых годов, когда все его сподвижники так или иначе сходят со сцены (умерли Корсаков и Буссе, получил новое назначение — в Кронштадт — Казакевич), постепенно ослабевают связи Николая Николаевича с Сибирью и с Дальним Востоком. Это, разумеется, не означает какого-то отхода от России и ее проблем. Хотя отставной губернатор живет в основном за границей, в Париже, он несколько раз предлагает царю свои услуги на любом поприще, достойном его опыта и знаний. Но неизменно ему дают понять, что ему лучше ограничиться ни к чему серьезному не обязывающим званием члена Государственного Совета.
Даже и в русско-турецкую войну 1877–1878 годов заслуженному генералу не находится применения. А он хочет послужить еще Отечеству. Вот строки из его письма от 5 мая 1877 года А.В. Головнину: "По званию моему генерал-адъютанта я не вправе назначить себе место, но разумеется, что в настоящее время я не могу ни от чего отказываться, что благоугодно будет государю мне назначить делать". Любопытно, что в этом же письме есть свидетельство причастности Муравьева-Амурского к устройству в Сибири университета: "Вполне сочувствую учреждению Сибирского университета и, разумеется, буду об этом говорить в Общем Собрании (имеется в виду собрание Географического общества. — А.А.),но не разделяю мнения о выборе Омска для этой цели: по моему мнению, должен быть или Томск, или Иркутск". Так проходят годы и дни — последние годы и последние дни человека, продвинувшего свою страну далеко на Восток, к берегам Тихого океана.
В метрической книге церкви при русском посольстве в Париже появляется запись: "1881 г., ноября 18-го дня скончался от гангрены член Государственного Совета, генерал-адъютант, генерал от инфантерии, граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский, 72-х лет от роду".
У Муравьева не было детей. И поэтому он передал право наследования фамилии и графского титула брату Валерьяну с нисходящим от него потомством.
Сначала Муравьев был похоронен на Монмартрском кладбище в Париже в семейном склепе родственников своей жены Екатерины Николаевны, урожденной де Ришмон. В 1908 году его останки были перенесены в отдельную могилу. Это произошло по инициативе купечества и администрации Хабаровска, Владивостока и Никольск-Уссурийского. Их стараниями на могиле было установлено надгробие и возложен серебряный венок с надписью: "Города Приморской области Хабаровск, Владивосток и Никольск-Уссурийский — графу Муравьеву-Амурскому. 1858–1908".
До конца двадцатых годов в Хабаровске на высоком утесе, том самом, глядя на который Муравьев предсказал тут существование города, стоял прекрасный памятник необыкновенному губернатору работы выдающегося скульптора А.М. Опекушина, автора памятника А.С. Пушкину в Москве, М.Ю. Лермонтову в Пятигорске и ряда других выдающихся творений. Памятник был установлен в 1891 году. Муравьев-Амурский изображен на нем во весь рост, опирающимся на сваю — символ русской жизни на Дальнем Востоке. В одной его руке сверток с Айгунским трактатом, в другой — морской бинокль.
На гранях постамента перечислены имена соратников первого правителя русских дальневосточных земель.
ПРАВО НА БЛАГОДАРНОСТЬ ОТЕЧЕСТВА
Спору нет, Муравьев был отнюдь не лишен недостатков. Очень хорошо сказал о нем известный сибирской статистик Вагин: "Все хорошее, что было сделано Муравьевым, было результатом его ума, все дурное — его характера". Главным недостатком этого человека, как отметил советский историк П.И. Кабанов, была вера в свою начальническую непогрешимость. Отсюда нежелание объективно проверять результаты мероприятий, предпринимаемых по его инициативе, нетерпимость к критическим замечаниям. И все же тысячу раз прав знаменитый путешественник и общественный деятель П.А. Кропоткин, который писал о Муравьеве так: "Он был очень умен, очень деятелен, обаятелен как личность и желал работать на пользу края".