— Весной пойдешь? — спросил.
— Соберусь и уйду нынче, на конях. Пойдешь со мной своим подъемом? — спросил, в упор глядя на приказчика. — На новом месте товар, бывает, втридорога уходит.
— Я вызнал, что тут и к зиме коня не купишь дешевле, чем за двадцать пять рублей, — посмеялся Попов. — А мне их надо десяток. За эти деньги я три коча построю и продам с прибылью.
— Хороший купеческий коч в Ленском рублей двести, — поддержал его Пантелей, сдержанно молчавший при разговоре. — Казенные, худые, — пятьдесят-шестьдесят.
— Думай, холмогорец! Охочих много! Семейка, хромой, бедный, и то слезно просится и Гришку Простоквашу за собой тянет, — кивнул на Дежнева, — Пантелей Демидыч со мной идет, Ивашкины товарищи, — перевел взгляд на Ивана Москвитина.
Федот вскинул глаза на старого промышленного:
— А я думал звать тебя плыть дальше по Лене.
— Я ее всю прошел с Ивашкой Ребровым, — равнодушно ответил Пантелей.
— На Оленеке промышлял, на Яне, Индигирке. Другой раз идти туда не хочу.
— Моих друзей берешь, а меня у воеводы не выпросишь? — Москвитин обидчиво прищурился, тоскливо взглянул на штоф и вздохнул: — Хоть куда ушел бы, одолжившись под кабалу, лишь бы подальше от стольников! Иначе придется махать топором за прокорм.
— То не просил? — налившись краской, рассерженно рыкнул Стадухин. — Едва не вытолкали из съезжей…
На столе стоял непочатым штоф стоимостью не меньше двух рублей, стыла печеная нельма на берестяном блюде. Половой принес и поставил перед подсевшими еще три чарки, надеясь, что стол разгуляется хотя бы на полведра. Но собравшиеся только говорили, не прикасаясь ни к вину, ни к закуске.
— Я нынешний год никуда не пойду! — с важным видом продолжал рассуждать Хабаров, и Федот понял, что он за этим столом не случайный человек: — Мишка, — кивнул на Стадухина, — зовет на Оймякон, воевода дает землю по Киренге вместо отобранной. Там лучше! На Куте сколько засеял ржи и пшеницы, столько его люди собрали. Но упорствует стольник, чтобы я отсыпал в казну с пятого снопа. Хрен ему в бороду! С десятого можно. И зерно на посев мое. Мне его посулы без надобности.
— Сколько соболей обещал в казну? — спросил вдруг Стадухина.
— Сто! — напрямик ответил тот.
— А вернуться когда?
— К Троице!
— Денег дам до Троицына дня без роста! — ухмыльнулся и плутовато прищурился Хабаров.
— Пятнадцать пишем, десять даем? — насмешливо торгуясь, спросил Стадухин.
— С пятидесяти по пяти!
— Так еще по-божески! — потянулся к штофу казак, чтобы разлить по чаркам за уговор. — Подумаю, вдруг найду кто даст выгодней… Пока Головин у тебя всех денег не отобрал, — язвительно хохотнул.
«Чудны дела Господни!» — насмешливо поглядывая на собравшихся, думал Федот Попов. Не в церкви, в кабаке происходил зачин на выбор судеб сидевших здесь людей.
Из другого угла пристально, не мигая, на них смотрел какой-то пропившийся ярыжка с голыми плечами. Федот раз и другой обернулся на его слезливый взгляд. Глаза пропойцы будто липли к лицу, но не было в них ни униженной просьбы, ни холуйского умиления, не было злости или зависти, разве любопытство да глубокая, лютая тоска-печаль. Не удержавшись, Федот снова повел глазами в его сторону и опять натолкнулся на такое сочувствие, от которого у самого едва не навернулись слезы.
— Чего пялится? — сердито заерзал на лавке Семен Шелковников. — Должник твой, что ли? — гневно спросил Хабарова.
Тот обернулся всем телом, грозно взглянул на пропойцу. Глаза ярыжки не мигнули, не дрогнули, лицо никак не переменилось.
— Опохмелиться желает! — самоуверенно буркнул Ерофей.
Москвитин помалкивал, глядя, как Стадухин разливает вино, Дежнев смущенно улыбался, Пантелей Пенда степенно молчал, Хабаров весело и зло балагурил. Они еще не выпили во славу Божью, только потянулись к вину. Федот краем глаза уловил, как пропившийся поднялся с чаркой в руке, и осторожно, будто боялся расплескать ее, двинулся в их сторону, без приглашения подсел на пустующее место с краю и поставил на стол чарку, которая оказалась больше чем наполовину наполненной вином.
— Чего тебе? — скривил бровь Хабаров, ожидая просьб, перекрестил бороду и влил в рот вино.
Попов тоже выпил, крякнул, перекрестился, приветливо взглянул на пьянчужку, переводившего глаза с одного на другого. Взявшись за штоф, хотел уже плеснуть ему, но тот закрыл чарку ладонью и мотнул головой.
— Не надо вашей, горькой, — пробормотал, икая. — Бедные вы, бедные!
— Чего мелешь, полудурок? — цыкнул на пропойцу Хабаров.