Пальцы Джоула продолжают работать, и из-под них вдруг выглядывает лицо его отца. Орлиный нос, тонкие губы – все это материализуется словно по мановению волшебной палочки.
Мальчик внимательно всматривается в собственное творение. Сходство невероятное. Злыми глазами восковое лицо уставилось на своего создателя.
Он резко вдавливает большие пальцы в глазницы. Лицо деформируется, затем разрывается. Он порывисто мнет воск и лепит из него маленькую, толстую и отвратительную ящерицу.
Но тут же его охватывает чувство вины.
– Ну и ну! – восклицает миссис Шультц, заставляя его от неожиданности затаить дыхание. – Да ты настоящий мастер.
Джоул засовывает воск в карман и вскакивает на ноги.
– Мне дал его мистер Шультц!
– Ну конечно. Я знаю. Делай с ним что хочешь.
– Простите, мне надо работать.
– Ни к чему скрывать – у тебя талант, сынок. – Она дает ему стакан лимонада и, снисходительно глядя на него, думает, какой он странный ребенок, не от мира сего, весь такой дерганый.
Многие считают, что сын преподобного Леннокса тугодум. Но миссис Шультц знает, что он просто немного не такой, как все, правда, она и сама не может точно сказать, в чем же его отличие.
Покусывая губы, Джоул смотрит на нее своим чудаковатым взглядом, будто маленький старик.
– Мэм?
– Да, Джоул?
– Пожалуйста, мэм, не говорите отцу.
– О чем, сынок?
– О воске, мэм.
Она в недоумении округляет глаза. Ей шестьдесят три года, и, хотя у нее никогда не было собственных детей, она всегда льстила себя мыслью, что неплохо разбирается в детской психике. Но этот мальчик просто ставит ее в тупик. Никогда нельзя быть уверенным, что он скажет в следующую секунду. Однако, возможно, в этом-то и кроется его очарование.
– Только не говори мне, – улыбается она, – что твой папочка не разрешает тебе иметь маленький кусочек воска!
– Ну, пожалуйста, мэм.
Она неожиданно замечает, что в его черных глазах заблестели слезы, и инстинктивно кладет ему на плечо руку. Его хрупкое, худенькое тело дрожит как осиновый лист.
– Да конечно же, я не скажу, раз ты меня просишь. Это будет нашей тайной. Хорошо?
– Да, мэм.
По его лицу видно, что он ей не верит.
– Обещаю, Джоул, – мягко говорит она.
Он неуверенно кивает. Все, что прежде ему говорили взрослые, всегда оказывалось обманом. Он торопливо отходит от миссис Шультц и начинает снова собирать камни.
Хотя в школе Джоул очень старается хорошо учиться, отметки у него плохие. В классе он сидит за последней партой, откуда почти ничего не видно; слова, которые мелом пишет учитель на доске, сливаются в бессмысленные, непонятные значки. Глаза болят, в голове шум.
Даже Библия становится для него пыткой. Каждый день он должен запоминать из нее несколько строк. Из книги пророка Иоиля:[22] «И воздам вам за те годы, которые пожирали саранча, черви, жуки и гусеница, великое войско Мое, которое послал Я на вас». Но, хотя у него хорошая и цепкая память, слова на странице так пляшут, что он никак не может поймать их взглядом. И вечернее чтение заученного отцу с матерью оканчивается для него слезами.
У него плохой сон, он потеет, ему снятся кошмары. От этого он писается во сне, и ему страшно стыдно. А днем его измученный за ночь рассудок устает еще сильнее, и он совершает новые ошибки.
Подвал приводит его в ужас, который с каждым разом становится все сильнее, все невыносимее.
Конечно, чудовища – это всего лишь обломки старой мебели, а тянущиеся к нему кости – ржавая сетка железной кровати. Но страх не отпускает его. Страх пустил глубокие корни в сознание мальчика, и его уже никогда не выкорчевать оттуда.
Джоул понимает, что ему страшно, потому что он слаб. Только праведники сильны пред лицом Господа. Но он не праведник.
Не праведник.
Санта-Барбара
Фэрчайлды устроили вечеринку, на которой они представили маму и папу своим живущим в Санта-Барбаре друзьям.
Около пятидесяти гостей собрались на берегу искусственного озера с белоснежными лилиями и грациозными фламинго.
Птицы двигались неторопливо, словно изящные, элегантные женщины. У них были нежно-розовые перья (самый модный цвет тогда) и длинные гибкие шеи. Каждый из приглашенных посчитал своим долгом отметить, что они просто великолепны.
Мистер Фэрчайлд (дядя Макс) был владельцем компании по производству пластмасс, а пластмассам, говорил он, принадлежит будущее. Миссис Фэрчайлд (тетя Моника) была блондинкой, и притом очень красивой, да еще и англичанкой.
А кроме того, у Фэрчайлдов был заросший душистым жасмином бельведер,[23] летний домик, площадка для игры в крокет и теннисный корт, где Маргарет Фэрчайлд учила Иден владеть ракеткой. Маргарет было одиннадцать лет, на два года больше, чем Иден.[24]
Если не считать фламинго, Фэрчайлды были весьма консервативными людьми, а временами даже скучными. Мама называла их парой зануд. Однако папа говорил, что, если бы их удалось немного расшевелить, Фэрчайлды могли бы стать их лучшими друзьями в Санта-Барбаре.
Ведь пройдет совсем немного времени, и они переедут сюда жить.
С прошлой осени строительство шло полным ходом, и наконец можно было видеть очертания будущего дома, а не просто голые стены да пустые оконные глазницы, составить о нем реальное представление. Папа уже вступил в местный яхт-клуб и купил место в гавани, куда поставил свою яхту.
– Итак, значит, через месяц ты едешь в Европу, Иден, – сказала тетя Моника, передавая девочке кусок торта.
Откусывая угощение, Иден кивнула. И мама, и папа, и тетя Моника, и дядя Макс – все стояли, окруженные какими-то незнакомыми людьми.
– Ты, наверное, ждешь не дождешься этой поездки. А какой маршрут?
Так как Иден понятия не имела, что такое маршрут, вместо нее ответил папа:
– Париж, Венеция, Рим, Барселона, Лондон.
– Какая прелесть! Настоящее большое европейское турне. Вы получите массу удовольствия.
– А сколько лет Иден, восемь?
– Мне девять!
– Думаете, ей будет интересно? – спросил дядя Макс.
– Уж развлекаться-то Иден всегда готова, – ответил папа. – В Испании мы собираемся присмотреть кое-что для нашего нового дома. Антиквариат, картины, керамику. Посмотрим, что удастся приобрести. Все зависит от цен.
– Держу пари, мамочка тебя там совсем разбалует, – обратился к Иден дядя Макс.
Пожилой человек по имени Хауэлл Карлисл, который был профессором каких-то наук в каком-то университете, задал маме вопрос:
– Когда вы уехали из Испании?
– В 1945 году.
– Значит, вы были там во время гражданской войны?
– Да.
Хауэлл Карлисл взял из папиного кожаного кисета щепотку табака, забил его в трубку, раскурил.
– Вы были в зоне военных действий?
– Ну, не как Доминик, который на истребителях участвовал в сражениях над Тихим океаном. Но и у нас были ожесточенные бои.
Жена профессора, румяная женщина с обвислым, как у индюшки, подбородком, округлив глаза, подалась вперед.
– Вы видели настоящие сражения?
Мама опустила глаза в свой бокал с шампанским.
– Я видела, как умирают люди, если вы это имеете в виду.
– Вы потеряли кого-нибудь из родственников? – спросила тетя Моника.
– Думаю, в Испании нет ни одной семьи, не потерявшей в той войне родственников.
– О, дорогая, – сокрушенно воскликнула тетя Моника. – Я не знала. Простите.
– Как я понимаю, ваши близкие погибли от рук красных? – задал вопрос дядя Макс.
Мама чуть заметно улыбнулась.
– Нет, – ответила она. – Так уж получилось, что их убили люди Франко.
Повисла неловкая пауза. Затем дядя Макс чопорно произнес:
– Да-а. А я и не знал, что ваша семья была на другой стороне. Я полагал…
Мама сделала маленький глоточек шампанского.
– Мои родственники были на обеих сторонах. Как, впрочем, и в большинстве испанских семей. Но мои ближайшие родные были республиканцами.
24
Ошибка автора: как говорилось выше, Иден родилась в сентябре 1952 года, следовательно, в декабре 1959 года ей было семь лет. Далее в книге также встретятся отдельные неточности, касающиеся возраста героев романа и времени происходивших с ними событий.