– Республиканцами? – переспросил кто-то.
– Она хочет сказать – коммунистами, – поправил Хауэлл Карлисл.
– Ну, уж если быть совсем точным, анархистами, – заметила мама.
– Вот так-то, Макс. Ты знакомишь своих друзей с кровожадной пламенной революционеркой, – засмеялся папа. – Интересно, что теперь будут говорить в клубе?
Дядя Макс хохотнул и уставился на маму.
– Что ж, – твердо сказала тетя Моника, – лично я никогда не любила Франко. Он маленький напыщенный фашист. И не смотри на меня так, Макс. Он ничуть не лучше, чем Гитлер или Муссолини.
– Кем бы он ни был, – хмурясь, проговорил дядя Макс, – он вовремя встал на пути большевизма.
– Эй, Макс, сейчас другие времена, – шутливо крикнул папа. – Я уже несколько лет не слышал, чтобы кто-нибудь произносил слово «большевизм».
– Нам надоели разговоры о политике, Хауэлл, – резко сказала тетя Моника и, повернувшись к маме, добавила: – Должно быть, для вас, Мерседес, это было ужасное время.
– Война есть война, – проговорила мама. – И ничего с ней не поделаешь. Она просто приходит к тебе.
– Уверена, вам будет больно возвращаться в родные края.
– Прошло уже столько лет.
– А для вас это не может быть опасно? – спросил дядя Макс.
Мама улыбнулась.
– О, я думаю, генерал Франко уже забыл о моем существовании. К тому же, у меня будет американский паспорт. Макс, я вовсе не кровожадная пламенная революционерка. В противном случае я бы здесь не оказалась.
– А может, вы кто-то вроде Мата Хари, – хихикнул Хауэлл. – Заводите здесь знакомства, а сами вынашиваете план разрушить Санта-Барбару до основания.
Все засмеялись. Папа погладил Иден по голове.
– Вот какие вещи ты узнала сегодня о своей мамочке.
– Можно, мы пойдем смотреть фламинго? – спросила она, устав от разговоров взрослых.
Маргарет взяла ее за руку, и они отправились к сверкающему в полуденном солнце озеру.
– У нас тоже будут фламинго, – заявила Иден.
Неделю спустя они вышли в море на папиной яхте. Гавань была похожа на лес тонких мачт, взметнувшихся прямо из воды. За ними поднимались позолоченные утренним солнцем горы Санта-Инез. Таким же золотым светом горели и росшие вдоль берега пальмы. Их лохматые кроны слегка покачивались под морским бризом.
А в противоположной стороне раскинулась синяя маслянистая гладь моря. Они держали курс на окутанные розовой утренней дымкой острова Анакапа, Санта-Круз и Санта-Роза.
Море было спокойным, и яхта бесшумно скользила по волнам. Сначала острова казались лишь тонкой полоской суши, выступавшей из воды, потом они начали принимать причудливые очертания, и наконец на них уже можно было разглядеть деревья и небольшие холмы.
Войдя в маленькую бухту Анакапы, они бросили якорь и искупались в кристально чистой воде. На многие мили вокруг не было ни души. Они позавтракали на палубе холодным салатом и другими закусками.
После завтрака ветер совсем стих и стало очень жарко. Взрослые сели пить джин, а Иден и Маргарет, намазав щеки и носы солнцезащитным кремом, устроились под тентом играть в разные игры.
Потом их сморило, и они заснули.
Через какое-то время Иден проснулась от папиного голоса:
– Ну давай, Моника. Попробуй.
– Если Мерседес не будет, я тоже не буду.
– Мерседес это уже пробовала.
– А что же она сейчас отказывается?
– Хочет быть белой вороной. Давай же!
Еще сонная, Иден подвинулась поближе к иллюминатору и заглянула в каюту. Четверо взрослых сидели за круглым столом. Мама была в черном цельном купальнике, а тетя Моника – в светло-голубом в белый горошек бикини. На столе стояли бутылка джина и тарелочка с нарезанным ломтиками лимоном.
Папа широко улыбался.
– Ты уверен, что я не втянусь, Доминик?
– Даю гарантию. Сам Зигмунд Фрейд принимал его. И был в восторге. Даже книгу написал об этом.
– А где ты его берешь?
– А-а, один мой пилот иногда привозит немного из Колумбии.
Тетя Моника обратилась к маме:
– Действительно стоит попробовать?
Мама пожала плечами.
– Ну… чтобы иметь представление.
– Ладно, я подам вам пример, – сказал папа. Он склонился над столом и несколько раз шумно вдохнул, затем откинулся назад и закрыл глаза.
Наступила тишина.
– Кайф! – наконец произнес папа. – Фармацевтаческое качество. Высший сорт. Лучше не бывает. Угощайся, Макс. – Он что-то пододвинул дяде Максу. Тот поколебался, потом кивнул.
– О'кей. Если ты так нахваливаешь… Попробуем. Он поднес что-то к носу и вдохнул. Все уставились на него.
– Ну? Что чувствуешь? – спросила тетя Моника.
– Что чувствую? Даже не знаю. Будто у меня исчез нос. А что еще я должен чувствовать? – Он выглядел разочарованным.
– Дай-ка я попробую, – решилась тетя Моника. Она тоже наклонилась, а папа принялся инструктировать:
– Втягивай в себя как следует. Не бойся, больно не будет. Отлично. То, что надо. Теперь другой ноздрей.
Тетя Моника усиленно засопела.
– М-м-м, – промычала она, утирая нос. – М-м-м.
– Что чувствуешь? – глядя на нее, спросил дядя Макс.
– Нос как чужой. И губы словно ледяные. Все похолодело. О! О! О Боже!
Папа захихикал.
– Нравится?
– О Боже! – восторженно простонала тетя Моника. – Потрясающе! О, как хорошо! Просто великолепно.
– Дай-ка я еще разок нюхну, – засуетился дядя Макс, и Иден увидела, как папа передал ему маленькую металлическую коробочку. Крохотной ложечкой он что-то из нее зачерпнул и, поднеся к носу, вдохнул.
– О Боже, – схватившись за голову, тетя Моника встала. – О, это лучше, чем французское шампанское! Чудесно! Умопомрачительно! – Она снова села и засмеялась звонким, как серебряный колокольчик, смехом. Папа тоже захохотал, запрокинув голову. А через минуту к ним присоединился и дядя Макс.
– Это действительно здорово, – блаженно произнес он.
Только мама сидела и, глядя на них, молчала.
– Мне так покойно, – стонала тетя Моника. – Так восхитительно.
– Ты и выглядишь восхитительно, – сказал папа, и они вновь залились безудержным смехом.
– Это ни с чем не сравнимо, – заявил дядя Макс. Его носатая физиономия раскраснелась, глаза блестели. – Ни с чем. Мне кажется, я вот-вот взлечу. Колоссально! Просто колоссально. Доминик, сколько это продлится?
– Лет сто, – сказал папа, и они снова засмеялись.
– А что будет, если мы нюхнем еще по чуть-чуть? – поинтересовалась тетя Моника.
– Попробуй и увидишь, – ответил папа.
И они вновь стали с наслаждением вдыхать содержимое металлической коробочки.
Мама встала и пошла к лестнице. Заметив в иллюминаторе Иден, она застыла на месте.
– Иден! Я думала, ты спишь.
– Я проснулась. Мам, а что они делают?
– Просто валяют дурака. Пойдем искупаемся. Они разбудили Маргарет и спрыгнули в море. Вода была прохладная и прозрачная. Маленькие рыбешки тыкались Иден в живот, заставляя ее хихикать.
– А в Испании так же, как здесь? – спросила она.
– Да. Отчасти.
На синей глади моря яхта казалась ослепительно белой. С ленивым клекотом над островом парили чайки. Вдали блестела в предвечерней дымке полоса прибоя.
Они плыли, не спеша работая руками. У мамы на голове была соломенная шляпа, и на ее лице, словно веснушки, высыпали крапинки солнечного света.
С яхты доносились взрывы неуемного смеха. Громче всех хохотала тетя Моника, взвизгивая, как школьница. Казалось, она была не в себе.
– Во дают! – фыркнула Маргарет. – Ну, развеселились.
Они поплыли к берегу, а вслед за ними над водой неслись раскаты смеха.
– Вот истинная красота. – Мама подняла ракушку и обняла Маргарет за плечи. – Смотри, как она переливается всеми цветами радуги.
Иден брела за ними вдоль берега, думая то о ракушках, то об увиденном на яхте.
Вскоре к ним поплыл папа. Иден побежала по кромке прибоя ему навстречу.