– Ненавижу вас! – кричит Джоул. – Ненавижу! Ненавижу!
Он пытается лягнуть их, кусается как собака. Впивается зубами в костлявую руку матери. Ее вопль наполняет его злой и сладостной радостью.
Мать наотмашь бьет его по лицу. Он отлетает в сторону.
– Мириам! – визжит отец.
– Господь мне простит это, – схватившись за руку, задыхаясь, бурчит мать. – Он же меня укусил!
– Не бей его. Та женщина…
– Он вынудил меня. Тварь этакая!
– Он наш сын, Мириам.
– Он не наш сын, – взрывается мать. – Посмотри на его глаза. Это глаза Сатаны. Черные и порочные!
Отец толкает Джоула на старую кровать. Мальчик уже больше не сопротивляется, затаив свою ненависть в себе.
На его тоненьких запястьях защелкиваются наручники. Пропустив цепь через раму кровати, отец соединяет ее с наручниками висячим замком.
Теперь Джоул скован, как дикий зверь.
Отец и мать молча смотрят на него. Мальчик поднимает глаза. Глядя на них, чувствует прилив такой бешеной ненависти, что ему становится страшно за себя.
Отец набирает полную грудь воздуха, словно намеревается произнести проповедь. Но что-то в глазах мальчика останавливает его.
Он берет мать за руку и уводит ее наверх.
Дверь захлопывается. Джоула окутывает тьма.
Сан-Люк
Когда они на взятом напрокат автомобиле добрались до деревни, был уже полдень и стоявшее в зените солнце нещадно палило. Ни единое облачко не омрачало синеву неба, и лишь линия горизонта сглаживалась легкой розоватой дымкой.
Вдоль дороги в Сан-Люк тянулись рощи причудливо изогнутых, серебристых оливковых деревьев. Крестьяне в шляпах косили сено. От страшной жары листья винограда пожухли, но тяжелые гроздья темнели и наливались соком. Машин на дороге почти не было, только время от времени встречались тянущие телеги лошадки да ослики.
Сан-Люк являл собой небольшое скопление каменных домишек посередине океана золотистых полей. А на вершине холма чернели под открытым небом развалины старого монастыря.
Они въехали в деревню и припарковали автомобиль рядом с телегой, в которую был запряжен покорно стоявший и лишь время от времени подергивающий длинными ушами осел. Вокруг ни души. Иден чувствовала себя так, словно погрузилась в море спокойствия и тишины.
Сан-Люк был просто очарователен. Казалось, они перенеслись в другое время, в какую-то сказочную деревеньку с земляными улочками, с растениями, проросшими прямо из трещин стен и черепичных крыш. Многие дома здесь были давно заброшены, с обвалившейся кровлей, осыпавшейся кладкой стен и окнами без стекол. Одним из таких был и дом, где родилась мама.
Он стоял в небольшом дворике, заросшем сорной травой. В широком, с закругленным верхом, дверном проеме лениво поскрипывала ржавыми петлями массивная дверь; внутри, среди валяющейся в беспорядке домашней утвари, равнодушно жевала сено пара ослов. В глубине помещения чернела затянутая паутиной топка печи.
– Вон там была моя комнатка. – Мама указала пальцем на маленькое окошечко под самым свесом крыши. – А рядом – комната моих родителей… А вот кухонное окно. Во дворе мы держали кроликов, помнится, я часами могла с ними возиться. Других игрушек у меня никогда не было.
Иден подумала о своем забитом всевозможными игрушками шкафе.
– Разве здесь уже никто больше не живет?
– Никто.
– А где сейчас твои мама с папой?
– На небесах.
Папа без устали щелкал фотоаппаратом.
– Ну надо же, до чего красиво! – восторженно повторял он. – Я и не предполагал, что эта деревня окажется такой живописной. Жаль, что мы не можем разобрать ее до последнего камня, погрузить на корабль и отправить в Калифорнию.
Мама огляделась вокруг.
– До войны она выглядела еще красивее. Не было всех этих заброшенных домов, всех этих развалин.
В тот день мама казалась какой-то странной. Впрочем, странной она стала с тех пор, как они ступили на землю Испании. Иден ожидала, что маме будет приятно вернуться в свои родные места, но ее настроение почему-то сделалось совершенно непредсказуемым. В Сан-Люке мама стала очень задумчивой и печальной, но все же, казалось, здесь она чувствовала себя более счастливой, чем в Барселоне.
Они побрели вдоль по улице. Никого не встречая. Любуясь горшками с геранью. Заглядывая в старые колодцы. Фотографируя.
– Есть хочу, – заявила наконец Иден.
– В этой деревне мы можем где-нибудь перекусить? – задал вопрос папа.
– Только в закусочной на площади, – ответила мама.
– Ладно, сойдет. Пойдем туда.
У входа в закусочную стояло несколько столиков, но, нагулявшись под палящим солнцем, они решили войти в прохладное помещение. Мирно обедавшие там посетители при виде них молча кивали и опускали глаза.
– Эти люди… Они что, знают тебя? – изумился папа.
– Да, – проговорила мама. – Они меня знают.
– Почему же тогда они не разговаривают с тобой?
– Боятся. Кто-нибудь может услышать. Они же знают, что мои родственники были «красными».
– Но ведь с тех пор прошло уже двадцать лет!
– Не забывай, кто сейчас у власти. Франко не простил своих врагов.
– По-моему, ты говоришь чепуху.
– Доминик, до сих пор в тюрьмах и лагерях томятся десятки тысяч людей, брошенных туда еще в 1939 году. А сотни тысяч вынуждены жить в эмиграции и не могут вернуться домой. Вся их вина состоит лишь в том, что они оказались не на той стороне. Почему, думаешь, кругом столько покинутых домов?
– О Господи! – Папа с опаской оглянулся через плечо. – А нам ничего не угрожает?
– Не бойся.
– Я знаю, что у тебя американский паспорт. Но разве от этого ты перестала считаться врагом Испании?
– В свое время против меня пытались выдвинуть обвинения, но у них ничего не вышло. В здешнем правительстве у меня есть дальний родственник. Он-то мне и помог. Так что не волнуйся, Доминик.
Однако папа по-прежнему чувствовал себя неуютно.
– Если бы я знал, насколько все это серьезно, я, наверное, никогда бы сюда не приехал.
– Да ты в полной безопасности. – Мама холодно улыбнулась и, заметив уставившуюся на них Иден, коснулась рукой лица дочери. – Не пугай ребенка.
– Это ты меня пугаешь, – пробормотал папа. – Ну да ладно. После обеда все вместе идем осматривать развалины старого монастыря.
– Здесь был пожар, – сказала мама.
Иден, как завороженная, смотрела на почерневшие каменные стены.
– Почему они не отремонтировали его? Где вообще все они?
– Не знаю.
– Тоже на небесах?
– Некоторые да.
Мама взяла девочку за руку, и они пошли вокруг монастырского здания. Земля под ногами пестрела крохотными белыми маргаритками. Вокруг было тихо и покойно. Внизу виднелись черепичные крыши деревни, за ними – равнина, а дальше синело бескрайнее море.
Папа разглядывал покосившиеся створки огромных кованых ворот.
– Вы только посмотрите, какая прелесть! – воскликнул он.
Мама кивнула.
– Их сделал мой отец.
– Ты серьезно? – удивился папа.
– Вполне. Меня тогда еще и на свете не было. На створках ворот извивающиеся змеи грациозно переплетались с ветками роз. Иден протянула руку и дотронулась до металла. Он был горячим от солнца, словно его только что вынули из печи.
– А твой отец был замечательным мастером, – восторженно заметил папа. – Знаешь, Мерседес, эти ворота – настоящее произведение искусства. И они вот так просто висят и ржавеют. Да здесь кругом валяются совершенно изумительные вещи. Вот, например, плитки пола – им же, должно быть, лет триста! Ведь все это можно спасти!
– Кто только будет спасать?
– Мы! Мы поговорим с местным епископом, или кто там у них распоряжается церковными зданиями, и предложим ему продать нам все это. И кораблем отправим в Штаты.
– О, Доминик…
– Ты только подумай! – все сильнее заводился папа. – Эти ворота мы могли бы повесить у нашего парадного входа! Наймем строителей, и они все сделают как надо.