– Это все, что ты смог сделать для своего отца? – с горечью в голосе говорит мать, указывая на надгробный камень.
– Я считаю, все сделано как надо.
– Как надо? – Мириам Леннокс поднимает вуаль. За эти дни она сильно поседела, лицо избороздили морщины. От злости ее губы сжимаются в тонкую полоску, бесцветные глаза блестят. – И это благодарность за то, что он тебе дал?
– Скажи, мама, что еще я ему должен? – холодно спрашивает Джоул.
– Толстосумы не жалеют денег, чтобы купить твои работы. Неужели ты не мог пожертвовать малой толикой твоего таланта ради отца?
Он смотрит ей в глаза.
– За всю жизнь отец ни разу доброго слова не сказал о моем таланте. Он его презирал. Так что с моей стороны было бы лицемерием украшать его надгробную плиту.
Она горько усмехается.
– Наверное, в том, что на его могиле будет такой убогий памятник, есть своя логика. Каждый день его жизни был наполнен муками унижения. От бедности. От невнимания со стороны прихожан. От ненависти его собственного сына.
– Но меня он унижал еще сильнее.
– Ты разбивал его сердце, – скрипучим голосом говорит она. – Своим богомерзким поведением, своим беспутством, своей порочностью.
– Он умер от удара!
– Ты убил его!
– Все, что я создавал, он пытался разрушить. Да и ты тоже. – Дыхание Джоула делается взволнованным. – С самого детства, мама, мне приходилось бороться за свою жизнь.
– Ты боролся, потому что погряз в пороке! – Ее глаза сверкают. – Потому что дьявольская ненависть вселилась в твое сердце!
В нем вспыхнул гнев.
– Да это вы сами меня ненавидели! Господи, как же вы, наверное, меня ненавидели! А то, как вы со мной обращались? Отвратительно! Бесчеловечно! Вы уродовали меня. – Его охватывает дрожь. – Вы, черт побери, сделали мою жизнь такой жалкой… – Он замолкает, чтобы вытереть выступившую на губах пену.
Мать видит взбухшие на его сжатых в кулаки руках вены и разражается пронзительным, скрипучим смехом.
– А ты ударь меня! Тебе ведь этого хочется. Дьявол беснуется в тебе, сын мой. Он полностью завладел тобой.
– Никто во мне не беснуется!
– Он вертит тобой, как кукольник марионеткой. Он наполняет твои уста скверной, разжигает твою плоть. Он толкает тебя в мерзость и разврат!
– Мама, ради Бога…
– О, не надо притворяться, – оскалив зубы, шипит она. – Я знаю, что ты делаешь с этими ничтожными размалеванными потаскушками! Знаю, почему они всюду преследуют тебя. Ты приносил в наш дом их грязь, вонь их дешевых духов. Не стесняясь отца, ты даже не пытался скрыть своей порочности. И это его доконало!
– Похоже, ты сама погрязла в пороке, – дрожащим голосом говорит Джоул. – Ты просто провоцируешь меня, чтобы…
– Что, Джоул? Что приказывает тебе сатана сделать со мной? Он хочет, чтобы ты и меня убил? – Ее глаза загораются какой-то безумной одержимостью. – Или что-нибудь похуже?
– Да прекрати же ты, ради Бога!
– Он хочет, чтобы ты изнасиловал меня прямо здесь, на могиле своего отца? Этого он от тебя хочет?
Лишившись дара речи, Джоул поднимает стиснутую в кулак руку.
На щеках матери вспыхивает нездоровый румянец.
– Ну же, Джоул! Давай! Пусть Сатана празднует победу!
Издав стон отчаяния, он отворачивается и, спотыкаясь, бредет к старенькому «шевроле». Он садится в машину и кладет голову на руль. В нем все дрожит от отвращения, кровь стучит в висках.
Из кармана он достает полученную накануне повестку и невидящим взглядом смотрит на нее. Его призывают в далекую страну сражаться на далекой войне. В повестке указаны место сбора, дата и время.
Мать об этом еще не знает. Джоул ей не сказал.
Ему сообщили, что при желании он может получить освобождение от призыва. Но он не будет этого делать. Он не станет просить, чтобы от него отвели чашу сию. Ему надо уехать из Прескотта.
И этот клочок бумаги увезет его далеко-далеко.
Весна, 1969
Барселона
Мерседес Эдуард лежала лицом вниз на черной мраморной плите массажного стола. Плита имела встроенный подогрев, и всем своим обнаженным телом Мерседес осязала исходящее от полированной поверхности тепло.
Руки массажистки были сильными, но ласковыми. Сеньора Эдуард лежала расслабившись, паря где-то на границе между сном и бодрствованием и ощущая лишь прикосновения этих уверенных и нежных рук.
«Сегодня мне стукнуло пятьдесят. Я уже прожила полвека», – лениво размышляла она.
Смазанные специальным маслом ладони массажистки скользнули по упругим ягодицам и бедрам. Мерседес почувствовала, как ее тело затрепетало под ласкающими пальцами.
«А я еще в форме, – подумала она. – Не каждой удается так сохранить свою внешность. Правда, больше-то ничего у меня не осталось, ничего из того, чем измеряется женское счастье. Ни мужа, ни любовника, ни дома, ни семьи. Все это я оставила в прошлом. Всю свою жизнь я только теряла то, что больше всего любила».
Массажистка дотронулась до ее плеча.
– Все, сеньора Эдуард. Теперь вам было бы полезно поплавать в бассейне.
Мерседес села. Массажистка проворно обернула ее полотенцем.
За соседним столом другая массажистка тоже закончила сеанс, и ее клиентка начала подниматься. Мерседес успела заметить безукоризненно стройную фигуру девушки, прежде чем и та была обернута большим махровым полотенцем.
Их взгляды встретились. Соседка была совсем молодой, лет двадцати пяти, с темными волосами и бархатистыми карими глазами. Мерседес как-то непроизвольно отметила изумительную красоту девушки, изящные черты лица и грациозные линии шеи. Ей показалось, что она уже где-то видела ее.
Девушка приветливо улыбнулась. Мерседес чуть заметно кивнула.
Приняв душ, она надела купальник и прошла в бассейн, над поверхностью которого висели легкие облачка пара. Мерседес погрузилась в приятную прохладу. Температура воды идеально соответствовала температуре ее тела. «В этом клубе все продумано так, чтобы не вызывать у клиентов никаких отрицательных эмоций», – сухо отметила она.
Однако обстановка ненавязчивой роскоши определенно действовала успокаивающе. «Америка приучила меня получать наслаждение от красивой жизни, – продолжала размышлять Мерседес. – Богатство – вот панацея от всех болезней…»
Она немного поплавала, затем, держась подальше от других женщин, перевернулась на спину отдохнуть.
В бассейн вошла девушка, бывшая ее соседкой в массажной. На ней был черный сплошной купальник, подчеркивающий стройную высокую фигуру с длинными красивыми ногами. Она двигалась с той музыкальной грациозностью, что свойственна лишь профессиональным танцовщицам и фотомоделям. Девушка чисто, не производя брызг, нырнула в воду и поплыла к Мерседес.
– После массажа всегда так замечательно себя чувствуешь! – восторженно проговорила она.
– Да, – кивнула Мерседес.
– Я только раза два видела вас здесь. Должно быть, вы не часто сюда приходите?
– Не часто.
– А я стараюсь ни дня не пропускать. – Она улыбнулась Мерседес и пригладила мокрые волосы на висках. – За членство в клубе приходится так дорого платить! Поэтому за такие деньги я чувствую себя просто обязанной получать максимум отдачи. Я буквально заставляю себя пользоваться всеми имеющимися здесь услугами, даже занимаюсь на тренажерах, этих пыточных инструментах.
– Ну, вы в прекрасной форме.
– Меня зовут Майя Дюран. – Она протянула мокрую руку.
Как правило, Мерседес пресекала попытки завести с ней дружбу. Она предпочитала уединенность. Но в этой девушке чувствовалась какая-то спокойная уверенность, делавшая ее непохожей на нахальных светских дам города, а ее экзотическая смуглость так просто очаровывала. Мерседес небрежно пожала протянутую руку.
– А меня – Мерседес Эдуард, – сказала она. – Ваше лицо мне кажется знакомым.
Майя Дюран рассмеялась.