Франческ решил, что пойдет к Кончите Баррантес не на двух костылях, словно какой-нибудь колченогий нищий, а с одной лишь тростью, как приличный человек.
Но, хотя он часами мог стоять в кузнице, прислонившись к наковальне, к тому времени, когда Франческ доковылял до дома Баррантесов, от нестерпимой боли пот тек с него ручьями.
На пороге гостиной он не выдержал и рухнул, растянувшись прямо у ног Кончиты и ее тетушек.
Собравшиеся вокруг него женщины принялись испуганно кудахтать, а Марсель, чертыхаясь, пытался поднять кузнеца на ноги.
– Проклятье, какой тяжелый, – пыхтел он. – Луиза, помоги же мне!
Но первой подоспела Кончита. Схватив беднягу за мускулистую руку, она помогла ему встать. Совсем близко Франческ увидел лицо девушки – оно было столь же бледным, сколь пурпурным его собственное – и высвободился из ее объятий.
– Стаканчик винца, – заявил, отряхиваясь, Марсель Баррантес, – вот, что нам всем сейчас нужно.
Руки Кончиты так дрожали, что горлышко бутылки стучало о стаканы. Она поднесла гостю вино, затем вернулась на свое место и села, положив ладони на колени.
Как только боль в ногах поутихла, Франческ принялся в упор разглядывать девушку. То, что он увидел, его сильно разочаровало.
Как и большинство мужчин того времени, он отдавал предпочтение женщинам полногрудым, с пухлыми руками и полными ляжками. Ничего этого Кончита не имела. Это была тощая, как деревенская кошка, едва сформировавшаяся женщина, почти ребенок, с бледным овальным лицом.
Пожалуй, только ее глаза заслуживали внимания – огромные, с темными ресницами, чистого зеленого цвета, словно дорогое бутылочное стекло. Черные волосы стянуты на затылке в тугой узел. На ней было скромное, почти до пят, платье.
Франческ метнул на лавочника неодобрительный взгляд. Честно говоря, он бы лучше лег в постель с одной из тетушек, хотя им и было уже под шестьдесят.
– Мой добрый друг Франческ, – в блаженном неведении о мыслях кузнеца, улыбаясь, заговорил Баррантес, – сказал мне, что русская революция будет и далее распространяться и докатится аж до Испании. Но наше правительство знает, как нужно бороться с революционерами.
– Террором и насилием, – угрюмо буркнул Франческ.
– Что ж, жестокости должна противостоять жестокость, приятель.
– Ошибаешься, Баррантес. – Голос Франческа звучал почти грубо. – Революция в Испании уже набирает силу. Разворачивается классовая борьба, а научный материализм учит нас, что из нее может быть только один выход.
– Это слова Карла Маркса, – блеснул эрудицией лавочник. – Но в Испании революция невозможна. Гражданская война еще может быть. – Он улыбнулся. – А вот революции Испании чужды.
Гость и хозяин заспорили о большевизме.
Кончита сидела молча и из-под ресниц украдкой поглядывала на кузнеца.
С детских лет Франческ Эдуард вызывал у нее чувство благоговейного страха. Хотя теперь, когда она смотрела на него глазами женщины, он уже не казался таким страшным. Конечно, она не могла помнить, каким красивым он был в молодости. Но и сейчас у него были поразительно синие глаза и на удивление белые крепкие зубы.
Разумеется, с его хромотой ничего не поделаешь. Но зато руки и грудь у него были великолепны. Помогая ему подняться, Кончита ощутила, как перекатываются под ее ладонями крепкие, как сталь, мышцы.
Его руки просто завораживали ее. Они были большие, узловатые, со шрамами, полученными при работе с раскаленным металлом. В них чувствовалась недюжинная сила. И в то же время что-то подсказывало ей, что они могут быть по-настоящему нежными.
Настроение Франческа постепенно улучшалось. А когда подоспел ужин, он даже снизошел до того, чтобы позволить Баррантесу помочь ему доковылять до стола.
– Ну как, нравится утка? – обратилась к нему Луиза, младшая из тетушек – красивая женщина с пухлыми губами и выразительными яркими глазами. Ее внешность, правда, портило здоровенное родимое пятно на щеке. Волосы на голове удерживались большим черепаховым гребнем.
– Хороша, – уплетая за обе щеки, кивнул Франческ. – Просто очень хороша.
– Кончита расстаралась, – лукаво глядя на племянницу, сообщила Луиза. – Настояла на том, что сама все сделает. Она еще и пудинг приготовила. Попробуете попозже. Объедение! Она вообще обожает стряпать.
Франческ сидел напротив Кончиты. Он посмотрел на девушку. Ее щеки слегка зарумянились. Это несколько улучшило ее внешность. Она не могла похвастаться ни круглым подбородком, ни аппетитными щечками, ни нежными, словно бутон розы, губками – что, по его мнению, было идеалом женской красоты, – но Франческ решил, что если уж Кончиту и нельзя назвать красавицей, то она, по крайней мере, довольно мила.
– Просто очень хороша, – снова сказал он, продолжая глядеть на девушку, но, почувствовав, что начинает повторяться, смущенно покашлял. – Гм, а пудинг какой?
– Crema catalana,[5] – не поднимая глаз от тарелки, чуть слышно пролепетала она.
Старшая из тетушек, Мария, долила в стакан Франческа вина и сказала:
– Мы любим простую пищу. Сытную и простую. Франческ невольно сравнил жилище Баррантесов со своей халупой. Все здесь светилось чистотой. На стенах висели выполненные маслом картины на религиозные темы. Натертая воском мебель сияла. Керосиновая лампа заливала гостиную ярким светом.
Кончита Баррантес привыкла к условиям жизни, сильно отличающимся от тех, что были в его построенной над кузницей развалюхе.
Он подумал, что для нее будет настоящим потрясением переехать отсюда к нему.
– Ты сегодня тихая, как мышка, Кончита, – укоризненно проговорила тетя Луиза. – И пары слов не сказала нашему гостю.
Девушка подняла на Франческа свои зеленые глаза.
– А что сделают большевики с царем и царской семьей?
– Женщин и детей, очевидно, отправят в ссылку, – пожимая плечами, ответил он. – А Николая, естественно, будут судить.
– За что?
– За военные преступления.
– За военные преступления?
Франческ с трудом сдержался, чтобы не нагрубить.
– Прошлым летом, – сказал он, – во время только одного Брусиловского прорыва погибли сотни тысяч русских солдат. Ни за что. И виноват в этом царь. Так неужели имеет значение, что будет с ним и его семьей?
– Узнает Николай большевистское правосудие, – холодно заметил Марсель, затем приставил к голове палец и добавил: – Получит пулю в висок – и вся недолга.
– Но ведь это так ужасно – убить царя и царицу! – прошептала Кончита, глядя широко раскрытыми глазами на кузнеца.
– Люди, которые развязали эту войну, – самые страшные преступники из всех, что когда-либо жили на земле, – заявил он. – Столько миллионов погибло! Почему смерть Николая и Александры Романовых должна волновать больше, чем смерть остальных?
– Потому что они такие красивые.
– Красивые?! – опешил Франческ. – Да если от этой бойни и есть хоть какая-то польза, то только потому, что в результате наконец рухнут прогнившие монархии.
– Значит, папа прав? Они его расстреляют?
– Возможно. Какая разница?
– Давайте-ка лучше отведаем этого хваленого пудинга, – засмеялся Баррантес. – Луиза, кликни служанку.
Франческ снова принялся рассматривать сидевшую перед ним Кончиту. «Платье, можно подумать, выбрано специально, чтобы выставить девчонку в невыгодном свете, – решил он. – Оно висит на ней, как мешок. Почему, интересно, они не попытались приукрасить ее, припудрить маленько, что-нибудь подложить, чтобы грудь выглядела не такой плоской?»
Она неожиданно тоже подняла глаза и посмотрела ему в лицо. Эти спокойные, зеленые, чистые глаза с такой силой проникли в его душу, что Франческ опешил. Он почувствовал, как что-то сжалось у него в животе, как застучала кровь в паху. «Боже! – подумал он, не в силах отвести глаз. – Да ведь она красавица!»
Не догадываясь о его мыслях, Кончита видела лишь вперившийся в нее взгляд его горячих темно-синих глаз. Он смотрел в упор. Похоже, он не понимал, что так таращиться на людей просто неприлично. Все, с нее довольно! Он рассматривал ее так нахально, словно она не человек, а картина.