Проходя мимо чужих палат, ван Бюрен каждый раз останавливался и с интересом разглядывал находившихся там больных, одни из которых безразлично лежали на своих койках, другие тихо сидели, подперев головы руками, или пели, или смеялись, или жалобно выли. Сначала санитар проявлял определенное терпение, но скоро ему это надоело, и он стал более энергично подгонять своего пожилого пациента.
И все же ван Бюрен упорно продолжал заглядывать в каждую дверь, словно стараясь отыскать знакомое лицо.
На улице ярко светило солнце. В утопающем в зелени саду было очень приятно. Санитар провел Доминика к удобному желтому шезлонгу, что стоял посреди зеленой лужайки, и осторожно усадил его.
– Позагорайте немножко. А то зима уже не за горами, – весело сказал он и зашагал через лужайку к кучке своих приятелей, вышедших покурить. Глаза ван Бюрена бездумно уставились на плывущих взад-вперед одетых в белые халаты служащих больницы.
Монтерей, Мексика
Де Кордобу обдало удушливой волной. Он уже успел позабыть обжигающее солнце и необъятное небо Центральной Америки. Будто во сне, окруженный мягким говором мексиканцев, он миновал иммиграционную службу. Алюминиевый чемодан с биркой дипломатического багажа был пропущен таможенниками без досмотра.
У выхода его поджидал приятный молодой человек из испанского консульства.
– Полковник де Кордоба? Я Оливейро Маркес. Добро пожаловать в Мексику. Господин посол приказал мне оказать вам всяческую помощь. Вот ваш билет на следующий рейс до Эрмосильо. Самолет вылетает через несколько часов. Уверен, вы не откажетесь принять душ, перекусить и, возможно, отдохнуть.
Де Кордоба устало провел ладонью по лицу. Ему смертельно хотелось спать.
– А где это можно сделать?
– Недалеко от аэропорта есть вполне приличный отель. Там сейчас моя жена. Я на машине.
– Отлично. Благодарю вас. Ради Бога, осторожней, – попросил полковник, когда Маркес стал помогать ему грузить багаж на тележку. – Если с этими вещами что-нибудь случится, мы оба можем считать себя трупами.
Оливейро Маркес улыбнулся. Но затем он увидел выражение лица де Кордобы, и его улыбка погасла.
Сонора, Мексика
Он проснулся еще до рассвета и лежал, вслушиваясь в робкий щебет первых утренних птиц. Рядом, прижавшись к нему, неподвижно лежала Иден. Ночь они провели в одном спальном мешке, в объятиях друг друга, будто влюбленные. На разложенных сиденьях «доджа» спать было неудобно. Сначала Иден стонала, но потом все же забылась глубоким, тяжелым сном. Джоул решил не будить ее до тех пор, пока она не проснется сама. Сейчас ей отчаянно нужно было как следует отдохнуть.
Бережно прижимая к себе ее голову, он через заднее стекло посмотрел на небо. Оно медленно розовело. Только бы ей стало лучше.
В тишине утра Джоул думал о том, что сегодня, должно быть, они проведут свой последний день вместе. И он уже никогда больше не сможет обнять свою несостоявшуюся сестру, свою несостоявшуюся любовницу. Но ощущения горя у него не было. Пока не было.
Он любил ее как сестру и как женщину, но это его не смущало. Они подарили друг другу счастье любить – раз и навсегда. И, когда в будущем его память будет возвращаться к этим дням, он будет вспоминать о них с чувством радости.
Теперь, уже без злости и душевной боли, Джоул увидел то, что не мог видеть прежде, – он держал в своих объятиях существо, ставшее для него самым дорогим на свете. Любовь Иден стала теперь важнее, чем даже справедливость. Она излечила его лучше, чем это могла бы сделать месть.
Она была первой женщиной, которую он по-настоящему полюбил. Первым человеком, которого он обожал и боготворил. И она научила его заглядывать в себя, открывать в себе качества, о которых он никогда бы не догадался, не прикоснись он к ней.
Сблизившись, они дополнили, обогатили друг друга. Возможно, в этом и состояло их истинное предназначение. Стать единым целым. Познать друг друга. Познать себя. Понять, что всю жизнь их просто использовали другие, которые отдавали отрока за блудницу и продавали отроковицу за вино.
Он вытащил ее из ее рабства и не сомневался, что и она могла сделать его свободным от его оков. Его любовь к Иден была безграничной, всепоглощающей. Может быть, он уже стал свободным. Может быть, она уже сотворила чудо и избавила его от злобы, горечи, от жгучего чувства обиды, которое отравляло всю его жизнь.
Неужели поздно остановить механизм, который он привел в движение?
Она заворочалась и пробормотала его имя. Потом слабо застонала.
– Иден? – Было уже достаточно светло. Джоул расстегнул молнию спального мешка. Она перевернулась на спину. Он приподнялся на локте и заглянул ей в лицо.
Его светлые мечты улетучились без следа. «Она умирает», – с ужасом подумал он.
Губы Иден потрескались, как дно пересохшего озера, лицо вытянулось, щеки ввалились. Кожа приобрела какой-то неживой, коричневато-желтый, землистый оттенок.
– Иден! – теряя рассудок, закричал Джоул, тряся ее за плечи. – Иден, проснись!
Он принялся целовать ее губы, в уголках которых застыла белая пена. Ее кожа показалась ему раскаленной. Схватив бутылку с водой, Джоул начал смачивать ей лицо. Впервые с тех пор, как он вернулся из Вьетнама, его мысли обратились к Богу.
Господи, возьми меня вместо нее. Сделай из меня козла отпущения. Я же всегда был Твоим козлом отпущения. Ты не можешь забрать это невинное создание! Она ведь ни в чем не согрешила!
Иден начала медленно приходить в себя. Когда она окончательно проснулась, Джоул увидел, что и белки ее глаз тоже приобрели желтоватый оттенок.
– Где мы? – прошептала она.
– В Мексике. В пустыне. – От страха за нее его голова шла кругом. – Как ты?
– Дерьмово. Слабость ужасная.
– Хуже, чем вчера?
– Может быть, немного лучше. – Ее глаза снова закрылись.
– Я приготовлю завтрак. А ты постарайся снова заснуть.
Оставив ее, Джоул выбрался из машины. Первые лучи восходящего солнца окрасили горы в персиковый и пурпурные цвета. Росший вокруг кустарник был по-осеннему сухим и бесцветным. Среди стоящих неподалеку сагуаро деловито трудились пустынные дятлы.
Джоул включил газовую плитку и поставил на огонь кофейник. Потом набрал сухих веток, развел костер и с помощью нескольких камней пристроил над ним сковородку. Шипение яичницы с беконом и запах готовящейся пищи несколько приободрили его. Впервые за многие годы пустыня показалась ему необитаемой и наводящей страх, землей, на которой не было места человеку.
Он попытался собрать волю в кулак, чтобы противопоставить свой характер враждебным силам природы, чтобы развернуть знамя своей независимости над этой дикой местностью. Он вдруг почувствовал себя ужасно одиноким.
Джоул поднес Иден тарелку с завтраком, но есть она не смогла.
– Ну пожалуйста, попробуй, – взмолился он. – Вот увидишь, тебе сразу станет легче.
Только для того чтобы сделать ему приятное, она села и положила в рот кусочек бекона. Но от соленого вкуса к горлу подкатила тошнота. У нее началась жуткая рвота.
Он держал Иден двумя руками, чувствуя, как содрогается в конвульсиях ее хрупкое тело. Это было невыносимо. Она теряла последние силы.
Иден снова заснула. Когда Джоул застегивал молнию ее спального мешка, перед его глазами отчетливо всплыла страшная картина множества застегнутых на молнии мешков, которые он видел во Вьетнаме.
После этого он тоже не смог есть.
Он выпил немного кофе, покидал в «додж» вещи и завел мотор. Если верить карте, шоссе на Кукурп должно было проходить западнее. Он взглянул на компас и тронулся в путь. Пустыня здесь была каменистая, но ровная. Внимательно следя за дорогой, Джоул смог вести автомобиль так, чтобы Иден не очень сильно трясло. Каждые несколько минут он с тревогой оглядывался на нее. Она лежала как мертвая, черные волосы закрывали ее лицо. Он гнал машину, не переставая молить Бога, чтобы тот сохранил ей жизнь.