— Извини. А после развода у тебя были другие мужчины?
— Ничего серьезного.
— Так где же ты сейчас работаешь?
— Я вернулась в Лондон десять лет тому назад. Вернулась в нашу старую квартиру в Челси.
— Под скелетом купола.
— Да, под тем, что от него осталось. Эти руины очень хорошо влияют на цены на недвижимость. Снобы стремятся жить под куполом. Так что надо полагать, что мы с тобой богаты, мама. Когда у меня плохо с деньгами, я просто продаю часть наших акций. Цены ползут вверх так быстро, что скоро, очевидно, побьют все рекорды.
— Итак, ты вернулась в город. А что ты там делаешь?
— Я переквалифицировалась и стала работать в социальной сфере. В ПТЦ.
— Посттравматический центр.
— Большинство наших пациентов — твои ровесники, мама. Такое впечатление, что они донесут свой стресс до могилы.
— Однако они спасли мир! — мягко напомнила ей Байсеза.
— Да, это так.
— Никогда не могла представить тебя в роли социального работника. Ты всегда хотела быть астронавтом.
Майра усмехнулась, словно ей напомнили о чем-то по-детски смешном и наивном.
— Я выросла из этого, мама. Сразу же после того, как поняла, что происходит на самом деле.
Она рассеянно потрогала татуировку на щеке. Это была идентификационная татуировка, знак принудительной регистрации, который был введен через несколько лет после ухода Байсезы в анабиоз. «Вряд ли ее можно считать симптомом свободного общества», — подумала Байсеза.
— А Юджин, он, кажется, работал над системами модификации погоды?
— Да, работал. Но быстренько ушел в сторону, в систему вооруженных сил. Погодные модификации стали инструментом политического контроля. Пока в таком качестве они еще не применяются, но способы разрабатываются. Мы с ним долго спорили по поводу моральных аспектов его работы. В наших спорах я ни разу не потерпела поражения, но ни разу и не выиграла. Юджин просто меня не слушал и не воспринимал.
Байсеза вздохнула.
— Да, я помню, что он таким и был.
— В конце концов, его работа стала для него важнее, чем я.
Байсеза с грустью посмотрела в разочарованное лицо своей дочери, которой в ее глазах был по-прежнему двадцать один, или, по крайней мере, так было всего лишь несколько мгновений назад.
Она снова выглянула из окна. На дальней стороне каньона снова что-то двигалось. На этот раз верблюды.
— Не все так уж плохо в этом новом мире, — сказала она, стараясь приободрить себя и свою дочь. — Мне очень нравится мысль поселить в Северной Америке слонов и верблюдов.
— Мы в центре парка Джефферсона, — напомнила Майра.
— Имеется в виду Джефферсон, президент?
— Когда я жила с Юджином в Массачусетсе, то очень много узнала о президентах Соединенных Штатов, — сухо сказала Майра. Непреодолимое желание человечества восстановить дикую природу стало одним из последствий солнечной бури. — По существу, в разработке этой программы большое участие принимает Линда. Она писала мне.
— Линда, моя двоюродная сестра?
— Сейчас ее называют госпожа Линда. — Будучи студенткой на факультете этикобиологических исследований, Линда когда-то жила вместе с Байсезой и Майрой в одной квартире. Это было до солнечной бури. — Главная мысль в том, что задолго до Колумба, еще в каменном веке, первые жители континента уничтожили здесь всех крупных млекопитающих. Так что здешняя фауна полна пробелов, а эволюционное древо просто не имело времени восстановиться в полном объеме. — Кажется, это сказал Торо: «Здешняя симфония такова, что в ней отсутствуют многие части». Линда постоянно его цитирует. Когда испанцы привезли сюда лошадей, то их популяция размножилась здесь взрывообразно. А в чем причина? В том, что современные лошади здесь эволюционировали…
В новейших «Джефферсон-парках» прилагаются сознательные усилия по восстановлению экологических цепочек, какими они были в конце последнего ледникового периода. Для этого сюда завозятся виды, считающиеся близкими эквивалентами утраченных.
Байсеза согласно покивала.
— Например, завозятся африканские и азиатские слоны туда, где раньше жили мамонты и мастодонты, — сказала она.