Белла вздрогнула. Боб Пакстон, героический первопроходец Марса, был известной затычкой во всех бочках. Эдна улыбнулась.
— Помни, что он мягко стелет, но ты же босс! Между прочим… Tea развивается хорошо. — Речь шла о дочери Эдны, трехлетней внучке Беллы, которая принадлежала ко второму космическому поколению. — Скоро она вернется домой, и ты увидишь, как она прекрасно адаптировалась к микрогравитации на планетах с малым периодом обращения!..
Эдна еще рассказывала о дочери, о всяких житейских новостях, то есть о предметах, гораздо менее значительных, чем судьба Солнечной системы. Белла, как и положено бабушке, жадно ловила каждое слово. Однако она сама служила когда-то в космосе, и все эти новости звучали для ее уха странно. Речь Эдны была усыпана разными неизвестными ей словечками, вроде летать «по спину», или летать «против спина», или двигаться «по оси вращения». Даже выговор у Эдны был специфический: в основном ирландский, так как ирландский был родным языком Беллы, но имел существенную примесь языка восточно-американского побережья. Дело в том, что космическая навигация была в основе своей боковой ветвью старого американского мореплавания, и поэтому она унаследовала свою культуру и терминологию именно из этого источника.
И дочь, и внучка — обе растут далеко от меня, с тоской подумала Белла. Но, с другой стороны, каждая бабушка, начиная с прародительницы Евы, наверняка чувствовала то же самое.
Легкий перезвон известил Беллу о том, что самолет пошел на последний круг перед посадкой. Она сохранила полное послание Эдны в компьютере и отправила короткий ответ.
Самолет снижался, и Белла смотрела через иллюминатор на город.
Перед ней проплывали остатки громадного купола. Он представлял собой почти совершенный круг диаметром девять километров с центром на Трафальгарской площади. В пределах круга большинство зданий сохранилось, так что от всего этого мрамора и песчаника веяло добрым старым Лондоном. Однако Вестминстер превратился теперь в остров, а парламент давно был покинут людьми и превратился всего лишь в памятник старины. После солнечной бури город оставил попытки господства над Темзой, и она избрала себе новое широкое и свободное русло, больше похожее на то, которое нанесли на карту древние римляне. Лондонцы к новым условиям приспособились: теперь они могли нырять с аквалангом среди бетонных руин Южной набережной.
За этим кругом большинство зданий было разрушено в первый день солнечной бури. Теперь эти окраины представляли собой ковер из новых низких домов, очень похожих на танковые капониры.
А когда самолет спустился еще ниже, Белла ясно увидела сам купол. Его защитные панели давно были сняты, остались только огромные ребра и опоры конструкции. Побитые непогодой и значительно потускневшие, они бросали километровые тени на спасенный ими город. Белла взглянула на купол — и словно бы окинула взглядом весь мир: со времен солнечной бури прошло уже двадцать семь лет, но где бы человек не путешествовал, по всему миру были видны оставленные ею шрамы.
Город летел ей навстречу, и самолет едва не чиркал брюхом по безымянным крышам тесно застроенных пригородных кварталов, направляясь на посадку в Хитроу.
6. Майра
Майра сидела рядом с Байсезой возле телескопического окна и пила чай со льдом. Стояло раннее утро, и солнечные лучи, казалось, специально оттеняли морщинки на ее лице.
— Ты на меня так пристально смотришь, — сказала Майра.
— Извини, дорогая. Но разве это не естественно? По моим ощущениям, ты постарела на девятнадцать лет за один миг.
— Но я все равно моложе тебя, — обиженно произнесла Майра, и у нее были основания обижаться.
Майра была одета в удобную блузку и брюки, которые, казалось, постоянно поддерживали комфортную температуру тела и спасали от перегрева. Ее волосы были гладко зачесаны назад, в стиле, который, по мнению Байсезы, казался слишком строгим. Однако такая прическа подчеркивала скулы Майры и красивый чистый лоб. Обручального кольца у нее не было. Держалась Майра очень деловито, отстраненно, едва ли не формально, и в глаза матери смотрела очень редко.
Она выглядит совсем не счастливой, подумала Байсеза. Скорее озабоченной.
Байсеза не знала, в чем дело.
— Мне нужно было оставаться и жить на свете ради тебя, — сказала она.
Майра подняла на нее глаза.
— Однако ты не осталась, — устало возразила она.
— А теперь я просто не знаю…
— Ты знаешь, что я вышла замуж за Юджина незадолго до того, как ты отправилась в капсулу. — Юджин Мэнглз, подающий надежды, хотя и склонный к аутизму, ученый. После тех блистательных вычислений, которые он произвел во время солнечной бури, единственной целью своей жизни он считал ни много, ни мало, а спасение мира. — В то время все женились и выскакивали замуж молодыми, — продолжала Майра. Действительно, годы после солнечной бури стали периодом демографического бума. — Мы разошлись через пять лет.
— Извини. А после развода у тебя были другие мужчины?
— Ничего серьезного.
— Так где же ты сейчас работаешь?
— Я вернулась в Лондон десять лет тому назад. Вернулась в нашу старую квартиру в Челси.
— Под скелетом купола.
— Да, под тем, что от него осталось. Эти руины очень хорошо влияют на цены на недвижимость. Снобы стремятся жить под куполом. Так что надо полагать, что мы с тобой богаты, мама. Когда у меня плохо с деньгами, я просто продаю часть наших акций. Цены ползут вверх так быстро, что скоро, очевидно, побьют все рекорды.
— Итак, ты вернулась в город. А что ты там делаешь?
— Я переквалифицировалась и стала работать в социальной сфере. В ПТЦ.
— Посттравматический центр.
— Большинство наших пациентов — твои ровесники, мама. Такое впечатление, что они донесут свой стресс до могилы.
— Однако они спасли мир! — мягко напомнила ей Байсеза.
— Да, это так.
— Никогда не могла представить тебя в роли социального работника. Ты всегда хотела быть астронавтом.
Майра усмехнулась, словно ей напомнили о чем-то по-детски смешном и наивном.
— Я выросла из этого, мама. Сразу же после того, как поняла, что происходит на самом деле.
Она рассеянно потрогала татуировку на щеке. Это была идентификационная татуировка, знак принудительной регистрации, который был введен через несколько лет после ухода Байсезы в анабиоз. «Вряд ли ее можно считать симптомом свободного общества», — подумала Байсеза.
— А Юджин, он, кажется, работал над системами модификации погоды?
— Да, работал. Но быстренько ушел в сторону, в систему вооруженных сил. Погодные модификации стали инструментом политического контроля. Пока в таком качестве они еще не применяются, но способы разрабатываются. Мы с ним долго спорили по поводу моральных аспектов его работы. В наших спорах я ни разу не потерпела поражения, но ни разу и не выиграла. Юджин просто меня не слушал и не воспринимал.
Байсеза вздохнула.
— Да, я помню, что он таким и был.
— В конце концов, его работа стала для него важнее, чем я.
Байсеза с грустью посмотрела в разочарованное лицо своей дочери, которой в ее глазах был по-прежнему двадцать один, или, по крайней мере, так было всего лишь несколько мгновений назад.
Она снова выглянула из окна. На дальней стороне каньона снова что-то двигалось. На этот раз верблюды.
— Не все так уж плохо в этом новом мире, — сказала она, стараясь приободрить себя и свою дочь. — Мне очень нравится мысль поселить в Северной Америке слонов и верблюдов.
— Мы в центре парка Джефферсона, — напомнила Майра.
— Имеется в виду Джефферсон, президент?
— Когда я жила с Юджином в Массачусетсе, то очень много узнала о президентах Соединенных Штатов, — сухо сказала Майра. Непреодолимое желание человечества восстановить дикую природу стало одним из последствий солнечной бури. — По существу, в разработке этой программы большое участие принимает Линда. Она писала мне.