– Режущий Бивень ничего не забыл?
И в самом деле, забыл. Как шаман догадался об этом? Он ведь входил без копья. Нельзя войти с копьём. Он прислонил его к чуму снаружи, а сейчас позабыл прихватить. Это немножко дурная примета, но плевать он хотел на любые приметы. Всё ему надоело. Он идёт спать. И если какая-то женщина жаждет его приворожить – пускай ворожит. Ему всё равно.
Возле его жилища опять кто-то есть. Подозрительный шум слышен издалека. Кто-то скребётся и грузно прыгает в снег. Если женщина, то она будет потяжелее Большой Бобрихи – и тогда лучше броситься в омут, чем поддаться такой ворожбе. Он осторожно крадётся, ступает, как хрупкая ласка, ни одна снежинка не скрипнет, не вдавится под его поступью. Шум не совсем возле чума, немного подальше. Там, где вкопаны в землю шесты с запасами мамоны. Гиена пришла воровать тёртое мясо, но не способна добраться до кожаных бурдюков. Сначала пробовала повалить какой-нибудь шест, а теперь пытается перегрызть. Очень хочется мяса пятнистой, не ведает, что за спиной уже стоит смерть. Режущий Бивень раздумывает. Он бесшумно занёс копьё и если сейчас метнёт, то проткнёт зверину насквозь. Но ему почему-то становится жалко беспечного зверя. Голодно зверине. Не ушла со своими в тёплые земли, понадеялась на мягкую зиму. А теперь и вовсе потеряла голову из-за алчности, не чует смерти в пяти шагах за собой. Или охотник стал невидимым в эту ночь? Режущий Бивень готов согласиться, всё может быть, столько странностей, и гиена, возможно, только мерещится, он всё ещё спит. Действительно, спит. Но метает копьё, и протяжный детский вскрик сотрясает стойбище. Копьё вышло насквозь, но гиена, не веря, ещё пробует убежать, неся смерть на плечах. Слишком тяжкая ноша. Труд. Настоящий. Через три шага пятнистая падает, хочет зарыть морду в снег, чтобы не видеть Старуху, не узреть её очи. Поздно. Душа отлетела. А Режущий Бивень уже бормочет оправдания:
– Это не охотник наказал гиену. Она воровала мясо людей. Лесные люди, пришедшие из тёмного леса, её подстерегли и швырнули своё копьё. Там пусть ищет недругов. Они швырнули копьё. Но охотник его заберёт, чтобы очистить. И ещё охотник отрежет чуткий нос гиены, чтобы видеть во тьме не хуже неё. Нос поможет охотнику отомстить за гиену коварным лесным людям. Она ведь позволит охотнику это сделать. Охотник не обидит её.
В ближайших жилищах сдвинулись пологи, вылезли головы. Поглазели немного и отправились досыпать. Эка невидаль, отрезание носа гиены. Но теперь нужно выволочь её тело за стойбище, бросить в снег, замести кровавые капли, потом очистить копьё. А над степью уже медленно собирается долгое зимнее утро. И совсем не хочется спать.
****
Они вышли, наконец, к оврагам, и всё же Подруге не очень нравилось и здесь. Ведь они были пришлыми, чужаками. Если поднять нос кверху и хорошенько принюхаться, всегда почуешь отдалённый запах львов. А львы беспощадны к волкам. Без спаянной стаи волки бессильны, вдвоём они не смогут противостоять громадным кошкам. Значит, им нужно прятаться. Хорошо прятаться, надёжно. И не только ото львов. Ведь по пятам за львами всегда бродят гиены, а эти пролезут и в более узкую щель, чем хозяева-львы, гиены могут ворваться в волчью нору. От них и крутой овраг не спасёт.
Охотиться, тоже, вдвоём можно только на мелочь. Значит, всегда нужно быть на ногах. Носиться, высунув языки. И глядеть в оба. Даже злобные кабаны-секачи норовят напасть на одиноких волков и отбить их добычу. Те самые кабаны, добыча для стаи, отбивают добычу у одиночек. И нагло поедают на волчьих глазах.
Серый ничуть не внимал её опасениям. Предчувствовал дуновения близкой весны. Наскакивал с ласками, влюблённо скулил, подобострастно заглядывал в глаза. Его довольная морда распевала как птица: «Всё так хорошо! Всё так прекрасно! Давай призовём новых волков. Маленьких пухлых щеночков. Разве не хочешь пухлых щеночков?»
Конечно, она хотела. Для того и создано тело, чтобы хотеть. Самая сладкая прелесть этого мира – хотение. Слаще тёплого мяса. Её тело само испускало весенний запах, от которого Серый совершенно дурел. Ни надёжная нора, ни львы, ни гиены его совсем не тревожили. Все они были меньше чем муравьи по сравнению с его жаром. Он пылал, как сухая трава, подожжённая молнией. И в конце концов Серый вскочил на неё, пролился горячим терпким дождём, умастил её плодородное лоно – и она могла теперь вырастить новых волков. Их малюсенькие сердца забились внутри волчицы наперебой с её собственным сердцем.
Подруга вылезла из норы, взобралась по крутому склону оврага и вышла в открытую степь. Её голова ещё немного шумела после долгого сна. Серый натаскал ей в нору душистых засохших трав для подстилки, волчице уютно спалось и снились хорошие сны.
День выдался смурый и тёплый. Неглубокий снег потихонечку начинал таять, на буграх с солнечной стороны уже опять проступала сухая трава, а кое-где зеленела и свежая поросль. Безудержно пахло весной.
Серый отправился на охоту, покуда она спала. Где-нибудь разыскивает зайцев или вынюхивает забившихся в снег куропаток. Она тоже принюхалась по всем сторонам, но нигде не обнаружила свежего запаха своего напарника. Далеко он ушёл, и она перестала о нём вспоминать. Взобралась на холмик, выбрала место, где уже не было снега, и улеглась на траву. Будто не выспалась.
Но она не спала. Она слушала звуки будущей жизни. Четыре крохотных милых сердечка стучали в её брюхе. Она закрывала глаза и хорошо видела, как плавают розовые комочки. Она видела дальше, как эти комочки вытягиваются, чернеют, появляются на белый свет. Три волчонка и одна девочка. Три её сына унаследуют безалаберность Серого, его простодушие и безграничную радость. Но дочь будет точно такой, как она. Подруга радовалась. Она разговаривала со своими волчатами на немом языке, разъясняла, как строить тела и какими они должны стать. И комочки старательно ей внимали.
Серый едва не застал её врасплох, так она увлеклась потаёнными разговорами. Он принёс ей ползайца и приветливо размахивал взъерошенным хвостом. Она поднялась ему навстречу и приняла дар. Её комочки не должны голодать. Серый тоже об этом знал.
Серый попрыгал вокруг неё, поластился, пока она быстро ела, и обратно отправился в степь. Он звал и её за собой, но она не хотела куда-то бежать. Ей было так хорошо наедине с крохотными сердечками. Она осталась.
Где-то за оврагом неслышно прошла кабарга. Подруга поймала будоражащий запах, привстала – и снова легла. Комочки не желали трястись, зачем ей куда-то бежать, гораздо лучше дождаться напарника. Она оставила кабаргу львам. Гиенам, людям, медведям. Другим. Хотя люди для неё не совсем были другими. Что-то внутри неё смутно помнило прошлую жизнь, обрывки запутанных воспоминаний порою внезапно выныривали непонятно откуда и мутили сознание. Чаще всего ей мерещилось пламя костра. Деревья, деревья – и пламя костра. Весёлые лица людей, огонь, аромат горячего мяса. На мгновение она забывала о внимающих ей комочках и пыталась вглядеться в пламя костра. Она что-то искала в пляске огненных языков, нечто до боли знакомое, ей казалось, что если она чуть-чуть напряжётся, то обязательно вспомнит наиважнейшее, такое же важное, как комочки внутри неё – но задняя часть головы начинала тоскливо саднить от натуги, и волчица опять видела перед собой предвесеннюю степь. Ту самую степь, куда ушёл Серый за новым зайцем для её нежных комочков.
На этот раз Серый притащил колонка. Он отдал ей целиком ярко-охристую тушку – и, действительно, что там было делить? В два присеста она проглотила скромную добычу и, конечно, хотела ещё. Ей вспомнилась кабарга.
Короткий день уходил далеко за реку. Сгущались сумерки. Сумерки, утром и вечером, воодушевляют волков. Подруга направилась за овраг. Серый не отставал, ступая след в след.
У клыкастых самцов кабарги резкий запах, особенно в преддверии весны. Этот запах предназначен для самок, но и волки его чувствуют издалека. Кабарга это знает. Она неохотно выходит из леса, покуда какая-нибудь нужда не погонит в открытую степь. Подруга догадывалась, куда может идти кабарга, и где ей уж точно нечего делать, потому решительно сокращала путь. Наверняка кабарга укроется на ночь в перелеске, там и попробуют волки её изловить.