- Чего стащил?! - Обернулся в сторону уходящего поезда: - Вот он, поймал я его!
Женька и Валька расхохотались.
- Врежь ему, Евсейка! - посоветовал Багор.
А Валька подошел и, перехватив руку Мордана, спросил:
- Осилил, да? Ведь ты же небось в два раза сильнее Евсейки. И жрешь в тысячу раз сытнее!
Женька повторил:
- Влепи, влепи ему, Евсейка, а то у него глаза жиром заплыли - не видит!
- Да ну его! - отмахнулся Евсейка. - Меня Павлик на лесопилке ждет... А меня тут какой-то мужик хотел увезти. Брехал: в дом, для меня специально построенный.
- Может, в детдом? - переспросил Валька.
- Может... - задумался Евсейка. - Только он так не говорил.
- Если в детдом, то ты зря сбежал. Там хоть кормят, одевают...
Евсейка упрямо повторил:
- Меня Павлик на лесопилке ждет...
Все это случилось, кажется, уже давным-давно, в тот ушедший в небытие день, когда Евсейка впервые ненадолго забыл про Павлика. А потом он и странного мужика, назвавшегося инспектором облоно, перестал вспоминать.
После бегства Евсейки мужчина этот, проехав еще один перегон, сошел с поезда на полустанке, а через полчаса, пересев в товарный эшелон, отбыл в противоположном направлении.
Война сделалась уже не далеким, отвлеченным понятием, а понадвинулась к Каменке вплотную, как тот жгучий осколок в груди отца, принесенный с финской... Несколько дней казавшаяся далекой, даже однообразно-монотонной, канонада однажды под утро грянула где-то совсем рядом, и скоро все звуки слились в один сплошной гул.
Огненные всполохи выхватывали из поредевшей к рассвету темноты деревья, строения, отчего казалось, будто они мечутся в этой безумной катавасии огня и звуков.
Потом застрочили длинные пулеметные очереди, разнеслись по лесу автоматные трели, и через полчаса все стихло.
Наступивший день словно бы не внес ничего нового в жизнь Каменки. Где-то стороной от села отступили красноармейцы. И лишь несколько то там, то здесь догорающих изб, запаленных фашистскими зажигалками, свидетельствовали, что уже вот-вот все переменится.
Каменка растянулась почти на десять километров вдоль большака, немцы задержались в дальнем ее конце, близ которого, на хуторе, когда-то жили Евсейка и Павлик.
Весь день в селе витали слухи один тревожнее другого, так что в некоторые даже не верилось.
Слухи приносились по большей части беженцами - двигавшимися по большаку испуганными людьми, успевшими повидать фашистские виселицы и расстрелы. В их рассказах то и дело повторялось жуткое прозвище Людоед - так называли фашистского карателя, настоящая фамилия которого была Штампф.
То, что рассказывали о нем, было хуже людоедства. Этот зверь в офицерском мундире убивал хладнокровно, жестоко, словно не ведая утоления своей жажды уничтожать...
Рассказывали, что прозвище ему дала восьмидесятилетняя, едва двигающаяся бабка, когда Штампф, найдя на чердаке одного из домов двух раненых красноармейцев, застрелил сначала их, потом - хозяина... Старуха, опираясь на клюку, подошла и прошамкала ему в лицо: «Людоед...» Штампф на глазах у потрясенных свидетелей застрелил и ее...
К вечеру, когда Евсейка, не решаясь идти в лес или на рыбалку, вернулся от деда Михеича с вареными картохами, на лесопилку прибежали его приятели: Женька Багор и Валька Судья.
Энергичного, веселого в прежние времена, вечно улыбающегося Женьку прозвали Багром на том простом основании, что он не выговаривал буквы «г», у него получалось «х» вместо «г»: бахор, храч, хриб... А с прозвищем серьезного и - не в пример другу - постоянно задумчивого Вальки была связана целая история.
Однажды кто-то положил в колею на проезжей части улицы утыканную гвоздями доску, на которую в тот же день напоролась передним колесом трехтонка...
Видевшая все это женщина могла сказать только одно: что мальчишка, подложивший доску, был в красной рубашке. А в красной рубашке поблизости оказался тогда един Валька. И он ничего не мог привести в свое оправдание, хотя никакого отношения к доске не имел. Да у него и не спрашивали оправданий.
Ему сильно досталось от шофера, потом его наказали в школе, потом дома, потом вызвали в сельсовет...
Это было так жестоко по отношению к застенчивому, тихому Вальке, что он на всю жизнь затаил ненависть к злой человеческой несправедливости и решил, что станет судьей. И будет судить только по совести. Чтобы ни один человек не был обижен зря.
Старший брат привез ему из города две мудреные книги, которые Валька терпеливо читал, шаг за шагом проникая в хитрую юридическую науку. Одна книга называлась «Уголовный кодекс», другая - еще непонятней: «Процессуальный кодекс». И на прозвище Судья Валька не обижался, считая его почетным...