- Хватит тебе мордовать нас! - вступились женщины. - Аль мы тебе не односельчане?! Две жизни собираешься жить, что ли?!
- Ха-ха! - оскалил зубы полицай и, развернув коня, поскакал опять на другой участок.
Буквально на следующее утро сотский и Ванька Шутоломиый снова отличились.
Лида проснулась от криков, доносящихся с огорода. Отбросив одеяло, она метнулась к окну.
Возле разворошенной копешки сена рядом о огородом били человека. Он пытался прикрыть руками голову, отползти или встать... Но сотский, уткнув дуло винтовки в спину человека, держал его, а Ванька-полицай остервенело хлестал плетью.
- Учитель, Давид Валерьянович... - дрожащим голосом объяснила за спиной мать.
- Учитель! Откуда он?! Ведь его не нашли, когда расстреливали евреев. Зачем вернулся Давид Валерьянович?!
И, позабыв, что она в одной рубашке, Лида бросилась к двери.
Полина Осиповна повисла на ней:
- Ради бога! Ради всех святых! Себя погубишь! Меня погубишь!.. Его не спасешь!
Лида обмякла, опускаясь на голый пол, и вдруг вся затряслась от рыданий. Гнев и бессилие давили ее. Ведь они теперь бесправные... Они не люди теперь!
Всего час назад видел сотский возле опушки свою мирно пасущуюся кобылу Ясну, а когда вышел, чтобы свести ее домой, кобылы не оказалось. Сотский выругался.
- Куда задевалась, проклятая! Или мало травы тут?
Вспомнил: на лужках в лесу она в эту пору сочнее... И тут же испугался: «В болото б не угодила!»
Опять выругался, проверил на всякий случай двустволку, может, придется пальнуть в диких голубей или случайного вальдшнепа, и, глянув на запад, в сторону только что зашедшего солнца, захромал в лес.
- Ясна! Ясна! Вот дура! - звал он время от времени, блуждая меж осин от поляны к поляне. И уже думал махнуть рукой на кобылу, чтобы выйти на опушку до полной темноты, когда услышал в ответ далекое ржание.
- И занесло ж тебя, дуру... - пробормотал сотский. Кобыла стояла, привязанная к дереву.
- Смотри ты! - удивился сотский, машинально берясь за недоуздок. - Хозяин какой-то нашелся!
Все дальнейшее произошло неожиданно, непонятно и быстро.
От удара по голове он потерял сознание, быть может, всего на одну секунду. Но когда очнулся, лежал, уткнувшись носом в землю. И какой-то парень сидел у него на спине, сдавливая голову коленями. Другой туго, до жжения в запястьях, скручивал веревкой его руки. Кто-то навалился на ноги, не давая ими пошевелить.
Все это делалось быстро, молча. И когда тугая повязка, наглухо закрыв сотскому рот и глаза, обручем стянула ему голову, его так же быстро вскинули на ноги, приткнув лицом к осине, где была привязана лошадь, и толстой веревкой, работая в несколько рук, стали приматывать к дереву.
- Вы что делаете?! Что делаете?! - пытался закричать он. Но вместо крика получилось еле слышимое мычание - в рот поплотнее заткнули кляп. Вдобавок чья-то быстрая рука тут же надернула ему на голову провонявший мышами мешок.
Он не мог ни пересчитать парней, ни увидеть ни одного лица.
У них все было продумано: одни еще накладывали последние веревочные витки вокруг спаянного с деревом сотского, а другие уже расстегнули ему штаны, сдернули их на землю и, приспустив подштанники, задрали на спине рубаху...
И в прежнем устрашающем молчании засвистели лозины... Потом вдобавок палки...
Штаны так и остались под осиной, так как взять их, а тем более надеть он не мог. От дерева его отвязали и напоследок стянули с головы мешок, ослабили повязку. Но руки оставили скрученными за спиной, а к ним еще привязали Ясну.
От страха и боли по всей спине он теперь и не пытался никого увидеть, только слышал быстрый шорох в кустах по сторонам. Потом, убедившись, что рядом никого нет, зацепив повязку за шероховатый ствол, содрал ее с лица и, с трудом закидывая ногу, поковылял в село.
Теперь темнота единственно и утешала его, когда он, бесштанный, двигался мимо чужих дворов к дому старосты.
Поколотил ногой в калитку.
- Я им покажу, гадам, - вернулась к сотскому смелость. - Шкуры поспущаю, глаза повыколю, руки повыворачиваю! - распалялся он.
Староста сначала испугался, потом, думая, что сотский пьян, хотел отколотить его. Но, сообразив, что случилось, отвязал Ясну и, оставив ее во дворе, затолкнул своего помощника в избу.
Освободил ему руки, потом разыскал в кладовке среди тряпья старые штаны, сунул их сотскому:
- Надень! И докладай...
Выслушав сбивчивый доклад стенающего время от времени сотского, брезгливо взял за уголок и хотел выбросить в помойное ведро тряпку, что служила повязкой и теперь висела у Митрофана на шее.