— Как же ты теперь, брат? — спросил Никита.
— Да-а, — сказал Простофил, — это тебе не десятые яйца тырить.
— И даже не белье с балконов, — поддержала шпана.
— Выпьем, — предложил Простофил. — У меня, может, последний вечер на свободе. Так что подстилку сегодня займу я.
Сени хмыкнула, но промолчала, а Никита расстроился и положил пьяное лицо в тарелку…
Хоть Простофил и не спал ночь напролет, думы его не понадобились временно, потому что Ерофей Юрьевич на следующий день уехал с женой в отпуск. Тем не менее единственный человек, ищущий правды в паспортном деле, успел с утра разыскать и напугать телефонным звонком Червивина до стука зубов. Сын эпохи сказал, трясясь от причастности: «Я уже поставил на бюро вопрос об их исключении. А чем еще могу помочь — не знаю, мы общественная организация», — набросал докладную быстренько и спрятал в стол до необходимости рядом с почетной грамотой Лени. «Что-нибудь одно пойдет в работу обязательно, — подумал он. — Но каков этот Чудин! Дважды перебежал мне дорогу: Победа к нему сама липнет и Тонькин сын по его дури попался. Может, власть против него употребить? А почему бы и нет? На то она нам и дана, чтобы ее употреблять».
И Червивин организовал звонок второго секретаря в школу Аркадия: «У райкома есть мнение, что вы не совсем удачно подобрали кандидата на золотую медаль. Поищите кого-нибудь другого вместо Чудина».
Но сын эпохи, организовывая гадость из второго секретаря, и не подозревал, как глубоко зашли отношения Победы и Аркадия и почему на предложения посмотреть джунгли его встречает упорный отказ. Любовная же мания Аркадия и Победы дошла до власти над рассудком. Вернувшийся из местной командировки Чугунов выгнал их из богатого дома, и кто-нибудь мог уже случайно застать влюбленных то в одной постели, то в другой, то в чистом подмосковном поле, то в лесу на травке, но случайно же и не заставал.
Победа за один месяц выросла в женщину и уже рассуждала как избалованная кокетка.
— Неблагодарные свиньи! — говорила она о мужчинах, как будто пережила с полсотни и годилась Антонине Поликарповне в наставницы. — Благородства им хватает только раздеть даму, но никому не придет в голову ее одеть.
— Может, за тобой еще и постель собрать? — спрашивал Аркадий.
— Почему за мной?
— А кто лежал на простыне? Я — не лежал.
— Сам дурак!
— Послушай, если у тебя плохое настроение, поди и купи себе хорошую вещь.
— А если у тебя прекрасное настроение, сходи и купи себе бесполезную дрянь.
Они одевались и выходили на улицу за покупками, а на улице чуть брезжило, и Победа спрашивала:
— Как ты думаешь? Ночь наступает или отступает?
Тут Аркадий возвращал свой разум, определялся по сторонам света и говорил, что грядет день или ночь.
Впрочем, утомившись до немочи, они прерывались на пять секунд и готовились к экзаменам, экзаменуя друг друга.
— Сколько человек приняло участие во всенародном обсуждении Конституции СССР 1977 года? — задавал вопрос Аркадий.
— А меня это спросят?
— Обязательно.
— Сто сорок семь миллионов человек.
— А что делали остальные?
— Остальные — дети неразумные и уголовники бесправные.
— А сколько состоялось открытых партийных собраний?
— Четыреста пятьдесят тысяч, по сорок коммунистов на одно собрание.
— Каким потоком шли письма советских людей в Конституционную комиссию?
— Нескончаемым, — говорила Победа. — Вот таким, — и, прижавшись к Аркадию, губами устраивала нескончаемый поток поцелуев, заставляя рот Аркадия регистрировать их и отвечать.
Любовь настигала их в самый разгар Октябрьского вооруженного восстания, и как апофеоз зубрежки законов Ньютона, и перед вопросом «Положительный герой советской литературы», и даже к вручению аттестатов зрелости они опоздали опять-таки по любовной прихоти. И весь июнь любовь сопровождал дождь, который никогда не приходил татарином, а ждал их настроения, не барабанил по подоконнику, как ревнивый муж в запертую дверь, а оповещал о себе редкой капелью, похожей на звонки человека, стесняющегося навязывать свое общество. Такому дождю приятно распахнуть окно и подставить ладони, под таким дождем хочется думать о приятном, добивая мысль по капле, в такой дождь Аркадий и Победа, оставшись без пустой квартиры и лесной травы, спешили к глубокому старику, промокшие до нитки и счастливые до зависти прохожих под зонтиками. Победа, изнемогая без любви, говорила, что готова лететь в аэропорт и взять билет на ближайший рейс, лишь бы поскорей увидеть солнце в небе, но потом вспоминала с грустью, что самолет — не спальный вагон, а скорее, вагон электрички. Аркадий же и Макар Евграфович вели аполитичные разговоры под вздохи девушки.