— Не ври матери, — сказала Антонина Поликарповна. — «Камасутра» осталась дома! — и, отчаявшись добиться известий, ушла из квартиры, забитая истериками.
Всем встречающимся по дороге стайкам шпаны Антонина Поликарповна посылала матерные угрозы и говорила фразеологические обороты торговых работников. Стайки замирали в недоумении и прятались бегством. А дома по телефону опять подняла со спины на ноги всех друзей и близких, близких к милиции и уголовному розыску, позвонила даже бывшим любовникам, которые ее с большим трудом вспомнили, но поддержки нашла мало, зато много сочувствия, и, упав на Ленину кровать, тихонько заплакала слезами горькими, а не солеными, и ровно в полночь раздался звонок, и Антонина Поликарповна, забыв в горе о существовании бандитов, сразу открыла дверь, но там стоял не бандит, а Чищенный с двумя парами резиновых сапог, двумя касками, двумя фонарями и одной картой водозаборного коллектора города Москвы.
— Вы пойдете вот отсюда туда, а я — оттуда сюда, — сказал он. — Встретимся здесь, если не заблудимся. С картой пойдете вы, как дама. Хотя материнское сердце могло бы и само вас довести.
— Оно меня уже довело, — ответила Антонина Поликарповна…
Можно ли считать нормальным человека, у которого при виде кучки дерьма появляется внутренний призыв это дерьмо втихаря съесть, хотя вокруг ни души, кроме крыс, попискивающих и ничего плохого не подумающих? Втихаря от самого себя. И если Антонина Поликарповна пила мочу скрытно по рецепту Макропулоса, то сын ее на третьи сутки блужданий в канализационной трубе уже был близок к тому, чтобы стать копрофагом по голодной необходимости.
Как выбраться — Леня не знал: в «Камасутре» об этом не было ни слова, а собственные попытки к результату не вели. По редким полосам света, пробивавшимся в щели люков, Леня отличал день от ночи и, вскарабкавшись на верхнюю ступеньку лестницы, пробовал и так и сяк поднять крышку, только подлая крышка с каждой пробы становилась тяжелей и неуступчивей. Леня кричал в щели, звал на помощь, но днем в грохоте машин не слышал сам себя, а по вечерам гулявшие принимали его всхлипы за призывы половозрелого кота. Наконец, Леня осип и оставил попытки до кого-нибудь дозваться.
Встречались ему и водозаборные решетки. Подтянувшись и прильнув лицом к чугунной сетке, Леня шептал: «Дяденьки и тетеньки, спасите меня отсюда». Но дяденьки с тетеньками спешили по делам и SОS-ов не слышали, вернее, не слушали. Леня висел из последних сил на решетке, пока в него не попадали окурком или плевком, и опять падал в воду, утирался или докуривал, скулил и плакал от голода-холода.
Однажды на земле пошел такой дождь, что под землей затопило всю трубу, и Леня три часа сидел на верхней жердочке люка, в страхе захлебнуться. Но все остальное время он шел по течению воды, нагнув голову и не зная куда. Куда вода текла. Леня шел и поддерживал в себе жизнь надеждой на встречу с ассенизатором. Иногда мимо проплывал какой-нибудь вкусный, или интересный, или полезный предмет подошва сандалии, дохлый голубь; попадись он на третий день скитаний, еще неизвестно, позволил бы ему Леня уплыть; пакет из-под молока, сохранивший две-три тухлые капли; газета, расползающаяся в руках и сообщающая предпоследние новости в верхнем мире. А в одной вымоине Лене попалось золотое женское кольцо с камушком, но даже такая находка не взбодрила его, потому что не согрела и не накормила. Ведь в канализации кольцо — не тетка.
«Мамочка, — бормотал Леня, — родная мамуля, если выберусь отсюда каким-то чудом, до конца жизни буду тебя слушать. Я курить брошу, мама, и портвейн не стану пить даже даром, я на работу пойду и всю зарплату тебе отдавать буду, кроме некоторой части. Я в дзюдо запишусь и, честное слово, на чертовом колесе не испугаюсь прокатиться. Вот сходим с тобой в парк культуры — сама увидишь. И если чего-нибудь дефицитного достану, то сначала тебе дам откусить, а потом сам съем остаток. А жениться не буду, мама. Ты же знаешь, как я во сне ворочаюсь: меня ни одна жена ночью не выдержит. И от собственного храпа я просыпаюсь. Да и себя люблю больше всех женщин — куда мне жениться! Лучше с тобой, под твоим крылышком сесть тихонько и нестрашные сказки слушать…»
Вечером второго дня, продолжая повиноваться течению, Леня вышел на свет: труба кончилась в стене набережной. Дальше была бездонная для Лени Москва-река, по которой сновали шустрые прогулочные катера, разнося через громкоговорители веселье. Умей Леня плавать, он бы бросился в воду, доплыл до ближайшей пристани и спасся. Но он умел только ходить и ползать. Высунув голову и посмотрев на жизнь, проносившуюся мимо, Леня поплакал и вернулся в лабиринт.