— А про Аркадия она ничего не пишет? — спросила Победа
— Не хотелось бы тебя расстраивать, — сказал Леня-Юра как бы в глубоком раздумье. — Ну ладно, раз просишь. Пишет, загуляли они там все. По вечерам ходят на тракторный завод, пьют одеколон, пристают к Сени, хотя у каждого по три девчонки…
— Вот как? — сказала Победа.
— Он — человек конченый, по всему видать, — сказал Леня-Юра — Грозится украсть автомат и пристрелить Десятое яйцо. Не жди его. Лучше приходи вечером кольцо мерить…
Победе бы усомниться (все-таки знала она Аркадия!), но вот такие теперь от обилия сплетен девушки легковерные да и юноши тоже.
В слезах, бросив Червивину и Лене-Юре: «Отстаньте, придурки!» — побежала она к Макару Евграфовичу, который нашелся расстроенным не меньше Победы.
— Я купил весы, — сказал глубокий старик, — перемерил покупки и повсюду обнаружил обвесы. Теперь сижу и распаляю в себе ненависть к советской торговле.
— У вас есть письма Аркадия? — спросила Победа.
— У нас почту закрыли на ремонт, — ответил старик.
— А меня опять замуж волокут, — пожаловалась Победа — И никакой моральной поддержки, чтобы устоять!
— Иди ко мне в дети, — предложил Макар Евграфович.
— То есть как? — удивилась Победа.
— Ну, поживешь тут где-нибудь, — объяснил глубокий старик. — Места еще на сто человек хватит.
— А кормить меня кто будет? — спросила Победа — Да и отец разыщет в два счета. Да и кошка не кормлена.
Она пошла домой, размышляя: мог Аркадий завести трех девушек или не мог? С одной стороны, он слишком занят наукой для такой глупости, с другой стороны, кто же в армии учится чему-либо, кроме боевой и политической подготовки, которая даже в импотентах распаляет инстинкты вожака-промискуитетчика?
«О, судьба завистливая! Неужели красота моя достанется Тракторовичу! Зачем только пошла я к бегемоту и встретила подлого Леню-Юру? Почему не убежала, заткнув уши? — думала Победа — Ах, Аркадий, Аркадий! Как мог ты забыть обо всем в куросмысловской казарме! Неужели три вертихвостки для тебя дороже меня одной? Даже временно, даже на расстоянии! Ты будешь рыдать у дверей загса, глядя, как я выхожу Победой Кабаевой!»
Дома она подошла к двери отцовского кабинета и услышала такой разговор: «Тракторович, зачем тебе Вероника, если честно?» — «Я Москва жить хочу. Большой ученый стать». — «А что? Правильно мыслишь. Нам нужны верные люди в науке».
Победа ушла к себе и легла в постель, даже не умывшись, в тоске и в слезах. И вот открылась дверь и вошел заутюженный и наодеколоненный Кустым Кабаев, как победитель, сел в изголовье и спросил:
— Ты знать, что мы шептать девушка в постель на ночь?
— Я все равно ничего не пойму, — ответила Победа
— Моя переводить, — прошептал Тракторович.
Поцелуй ядом проник сквозь щеку Победы, парализовав волю девушки. Она не могла и не хотела видеть, дышать, двигаться, сопротивляться, окруженная со всех сторон Кабаевым.
— Абдумбардат, — шептал Кабаев. — Абдумбардат бухтара руахунруа-хун…
«Все кончено, — подумала Победа, уходя в обморок. — Прощай, Аркадий. Верность моя сломлена, не уберег ты меня…»
Но с шумом распахнулась дверь, вбежал Василий Панкратьевич и, схватив коленопреклоненного Тракторовича за шиворот, прокричал ему на ухо:
— Помер! И этот помер! Что же будет, Кустым?! Я ведь почти ушел в горком!
— Вах-вах! — ответил Кабаев, вскакивая на ноги…
Наутро Победа успокоилась, одумалась, глядя на траур коммунистов, и решила ехать в Куросмыслов по теплой погоде, проверить все своими впечатлениями. «А если Тракторович не отвяжется до проверки, я украду его партбилет, и тогда в глазах папы он потеряет всякое значение»…
Заложив сотый полевой штаб по периметру безбрежной пашни, Аркадий, Простофил и Девяток яиц стали возводить забор, теряясь в догадках: зачем огораживать полевые штабы? Пользуясь дисциплинарными послаблениями на местности, Простофил и Девяток яиц ежедневно удирали в общежитие работниц ГРЭС и тянули с собой Аркадия.
— Ну, как можно не пить, не курить, не трахаться часто? Ну, как можно отказывать себе в мелких удовольствиях? — говорил Простофил, разводя руки от непонимания… — Ты же не сумасшедший! И не комсомольский вожак, за которым следят во сто глаз из парткома!
Но Аркадий помнил наизусть завет Веры Павловны и не давал целовать себя без любви работницам ГРЭС. Он садился на забор, доставал карманный словарик и повторял чуждые двум бездельникам звуки.
Девяток яиц, тоже имевший тягу к знаниям, но умозрительную, бесхарактерную и несистемную, сочувствовал Аркадию и махал на него рукой.