Пока Чищенный строчил, дергаясь от волненья, Аркадий сказал:
— Заходите на поле полевых штабов. Подкормлю вас чем-нибудь.
— А что еще пишет Победа? — пропищал жадный до новостей снабженец.
— Замуж скоро выходит…
На второй неделе зоозаключения участники и добровольцы-сектанты остыли к посетителям, как все соседи, и тихо поплевывали на подачки. Кормившего же их дядю Мишу, напротив, привечали точно дорогого гостя. Но дядя Миша давно служил в зоопарке, знал повадки всяких зверей и сам в клетку не шел, а совал через прутья трубку телефона, участливо набирая номер, но прижимая аппарат к телу. Жертвы социалистического распределения по очереди звонили больному и битому Лене-Юре, требуя свободы хотя бы внутри зоопарка, но Леня-Юра не рисковал инициативой и отсылал участников к Ниродиной, которая делала вид, что ничего не понимает, да и на самом деле ничего не понимала, так как в соседней клетке дальневосточный леопард истошно требовал подругу.
— Да накройте вы его брезентом! — умоляла председатель профкома, считая, что леопард — вроде попугая. Леопард от ее мольб затихал без всякого брезента, словно и требовал в подруги председателя профкома, но скоро брался за старое.
Лишь Простофил находился в полном бездействии и гармонично смотрелся в клетке, когда зазывал Воронью принцессу на тюфяк и предлагал совместную жизнь под ватным одеялом. Даже соседи по клеткам смотрелись менее гармонично — так низко пал в общем представлении Простофил, а тому— как с гуся вода Некоторые уже принимали его за животное и сами удивлялись такому приему, потому что ни одно животное не было способно на те поступки, которые позволял себе вытворять Простофил. Мать его пряталась от людей со стыда, он же, ковыряя в ухе, грел ее надеждой на исправление.
— Я, мама, как выберусь отсюда, — говорил он, — пойду квасом торговать. Буду этот квас разбавлять водой и мочой, а заработанные обманным путем деньги приносить тебе или тратить на хорошеньких девушек вроде Вороньей принцессы, которая такая хорошенькая, что придет на мой тюфяк ночью и почешет мне спинку.
Только гордый снабженец не желал бить баклуши, все делал и делал что-то лопатой в углу, пока не обделался с головы до ног, и тогда уж, смирившись, бросил лопату.
На второй неделе Светозар Митрофанович первым в клетке научился языком умывать лицо, и его пример сразу подхватили ученики по обе стороны решетки. Они требовали от старца главной проповеди, которую тот предрекал еще на Наро-фоминской свалке, и держали карандаши наготове, но пророк тянул с глобальной речью умышленно: отчасти подстрекаемый Вороньей принцессой, которая хотела быть апостолом номер один, но не умела писать и наскоро училась у матери Простофила; отчасти не решив, что выдать существенного страждущим животного электричества. Не осталось у него в запасе этого существенного, все истратил по мелочам. Поэтому он угощал их по десятому разу небылицами, будто полжизни сжег в тюрьме и ссылке, существовал под «колпаком» психиатров, испытывался запретом на подвижнический эксперимент и терпел гонения при почесывании.
— Они связывали тебе руки, — прерывали ученики его и гимнопение. — Это мы уже слышали сто раз и записали куда надо. Нам бы божественную проповедь, и тогда мы от тебя на время отстанем.
— Я ведь не говорил вам, что вы меня богом считать должны, — опять оправдывался Митрофанович.
— И не говори, не твое это дело. Мы не хуже тебя знаем, а ты лучше проповедь готовь.
— Ну, ребята! Вы на глазах наглеете! — удивлялся старец…
В это же время Девяток яиц, желая захватить наибольшую аудиторию поклонниц (поцелуи которых он уже не смывал, а просто ходил с рожей малинового цвета) и чувствуя творческий кризис в условиях «гражданки» и в присутствии Чертокозы, предложил панк-руководителю писать музыку на стихи Маршака и Барто, унавоживая строки по необходимости современным смыслом. Панк-руководитель провел детство в тюрьме и не слышал о таких тусовщиках, но, когда познакомился с их творчеством, охотно согласился, признав некоторый талант и отметив пропаганду панк-культуры в младших классах.
Окрыленному успехом Чертикову приспичило сводить Чертокозу в зоопарк будто бы соскучился по корешам — Сени и Простофилу, — но на самом деле, чтобы хвастануть новой жизнью в искусстве и чужой похвалой заработать себе лишний балл в глазах Чертокозы, уже давно и чересчур лишний. Девушка со стальными зубами согласилась, когда панк-руководитель тоже посоветовал ей сходить в зоопарк и поучиться сценическому искусству у обезьянок. По пути они встретили Трофима и позвали с собой: смотреть на Сени и Простофила в клетке! Трофиму было интересно, что сталось с его первой любовью, и он присоединился.