— Хм, да... Забей-Ворота? Фамилия чудная... Придётся, видно, пешком шагать.
Стрелочник сочувственно глянул на костыли.
— Вам далеко?
— А нам до первой станицы. Где люди.— Безногий весело похлопал по сундучку. — Мы, брат, музыканты: поем, играем — скуку разгоняем...
Стрелочник недоверчиво покосился на сундучок, словно думал — шутят с ним или не шутят?
— Ну и чудаки? Какое теперь веселье?
— Э, братец, сейчас само и веселиться, про войну забыть. Показывай-ка дорогу!
Стрелочник проводил их до переезда и попрощался.
— По этой дороге и топайте!.. Перевалите через гору, тут и станица. За вторым перевалом — горский аул. Я все-таки не советовал бы...
Он постоял на переезде, сплюнул и, недоумённо пожав плечами, вразвалочку зашагал к вокзальчику.
Из сумеречных ущелий выползали облака и, клубясь, поднимались над лесом. Влажный туман путался в траве. Невидное солнце подожгло вершины нежным вишнёвым румянцем. Скалистая малоезженая дорога задыхалась под сугробами тёмного, отсырелого валежника, из леса несло гнилым квасом. Когда миновали опушку, безногий, прерывисто дыша, остановился и обождал отставшего с поклажей подростка.
— Устал, Митька?.. Терпи, казак!
— Пустяки,— улыбнулся натужливо Митя.
— Неосторожен ты, брат: чуть было и не ляпнул, чего не следует...
Митя виновато отвернулся, и плечи у него обидчиво вздрогнули.
Сестра заступилась за него.
— Зря ты накинулся, Никита. Не сказал же?
— Ладно, ладно,— смилостивился гармонист, — на всякий случай, как предупреждение... Гармонь поставь, чего ты её держишь в руках.
Митя стоял, не опуская сундука, будто и не слышал ничего.
— Упрямый, — поплевал на ладони Никита и, опершись па костыли, поднял ногу на выступ дороги.
— Давай я помогу нести, — предложила сестра.
Ничего не ответив, Митя поставил сундучок на плечо и шагнул за Никитой. Сестра шла последней. Ей нравилось мужественное упрямство Мити. Она прибавила шагу и заботливо поправила ему завернувшийся воротник курточки. Никита поднимался довольно скоро, и Мите казалось, что костыли для него были даже преимуществом. Но крутой подъём отнимал много сил, и Никита задохся.
— Перекурим, ребята, — предложил он, присаживаясь на камень, — гляди, какой вид отсюда!..
— Замечательно! — всплеснула руками Леля.
Дикие скалы обрывались у самой дороги, туман поднимался, покачиваясь и тая, мокрая крыша вокзальчика нестерпимо сверкала под солнцем, словно вся была покрыта зеркалами.
Железная дорога петлёй охватывала гору и пропадала за поворотом. Отсюда виднелся длинный караван горбатых голубеющих гор, тянувшихся к югу.
— Там, за горами — море...
Глава пятнадцатая
У высокой бронзовостволой сосны, отмахиваясь хвостами от назойливых мух, топтались оседланные кони. За кустом орешника, на раскинутой бурке трое казаков скучали за картами. Молодой черкес в косматых ноговицах прилаживал в подпруге оторванную пряжку. У потрескивающего костра, присев на корточки и отворачиваясь от едкого дыма, помешивал в котелке кулеш со свининой широколобый казак в серой, отброшенной на затылок папахе, перекрещённой сверху золотым позументом.
— Эй, Хаджи, — позвал он черкеса, — как по-вашему, по-бусурманскому, пост называется?
Черкес насупленно вытянул зубами застрявшую в коже иголку и нехотя ответил:
— Рамазан.
— А байран чево такое? — не унимался кашевар.
Черкес заколол иглу в бешмет повыше газырей и обмотал её остатком нитки.
— Байрам?.. Разговение.
— Гы, значит сяводня у тебя рамзан, а у нас — байран?..
— Отчего? — спросил мелкоглазый казачишко, тасуя колоду.
— Закон. Им аллах запретил свинину кушать. Хотя Хаджи отведает с нами свининки и плюнет на своего аллаха...
Черкес покосился на котелок и с омерзением сплюнул на траву. Казаки захохотали.
Черкес повернулся к костру спиной, шея его заметно побагровела.
— Отведаешь, што ля?
— Ти сама свиня! — огрызнулся Хаджи.
Кашевар сердито вызволил из варева дымную ложку и вызывающе прищурился:
— Ну, ну, свиное ухо! Знай, с кем гутаришь!
Черкес, отпустив нитку, отошёл к лошадям примерить подпругу. Казаки косились, наблюдая исподтишка, как он снова, без дела, то снимал, то надевал седло.
— Што, ай поденно нанялся? — взвизгнул мелкоглазый, хлопая картой.
— Чем даром коня тревожить, подъехал бы на перевал, глянул, — сказал широколобый, снимая с палки булькающий котелок. — Вечерять всё одно не будешь.
Хаджи будто ожидал этих слов: приладив подпругу, он махнул ногой, как крылом, и легко поднялся в седло, объехав поваленную березу, он пустил своего серого коня иноходью, постепенно скрываясь за кустами. Кашевар восхищённо следил за ним.