— Пр, сатана, шали мне!
Горный ветер зашумел в соснах, с веток осины, прямо в костер, посыпались жёлтые листья.
— Как, станишники, можа хоровую грянем? — Лобастый хлопнул оземь папахой.
— Заводи, Гаврилыч!
Под раки-итою зелё-ёной Казак раненый лежал...И оттого, что изо рта запевалы повалил пар, Мите стало по-осеннему холодно. Он подвинулся поближе к костру. Падающие в огонь листья сворачивались трубочкой, чернели и вспыхивали синим пламешком.
По деревьям застучали капли дождя, пришибленный дым низко разостлался по мокрой траве.
Он к груди, штыко-ом пронзенной, Крест свой медна-ай прижимал...Глава шестнадцатая
Там, где дорогу пересекает прозрачный горный ручей, стоят на скале с обнажёнными узловатыми корнями сосны. Ни самом обрыве, разговаривая вполголоса, лежали вооружённые люди. Внизу раскинулась широкая поляна, обильно заросшая травой: отсюда, со скалы, очень удобно было наблюдать за проезжающими по дороге. Щурясь от солнца, конопатый хлопец, с на-диво крепкими зубами, искал в рубашке насекомых. Его бледное, молочное тело, искусанное паразитами, светилось матовым, безжизненным светом.
— Филипп, не едут? — изредка справлялся он, отрываясь от рубахи. Молодой хлопец, обросший густой бородой, поглядывал из-за сосны на дорогу.
— Нема никого.
— Чего ж они не едут? — полунасмешливо интересовался раздетый.
Филипп, сплюнув нечаянно на свою бороду, как раз обтирал её рукавом.
— А чёрт их батька знае! День базарный, а не едут. Чують.
— Подыхать придётся?
— Я и так пояс подтянул до последней дырки.
Розовый пар струился над поляной, дорога огибала её краем под самой скалой, где пенился говорливый ручей.
От скуки Филипп следил, как освещённая сторона сосны заметно обсыхала под солнцем. Неожиданно его внимание привлекла небольшая группа людей, вышедшая из леса на поляну.
— Василёк, а ну побачь в трубу, хто-сь там такой?
Оттого, что край брови Василька был поднят набухшим чирьем, лицо его казалось свирепым.
— Два верховых... Ведут кого-то...
Когда группа вышла на освещённое место поляны, можно было разглядеть простым глазом, что двое всадников сопровождали арестованных.
— В станицу ведут...
— Хто-сь таки?
Всадник на гнедой лошади ехал с обнажённой шашкой.
— Куркули! — делился Василёк. — А этих трое: баба, мальчишка и мужик на костылях.
Люди двигались по поляне, подгоняемые конвоиром на гнедой лошади. Верховой в бурке, сдерживающий под собой серого иноходца, обеспокоенно всматривался в окружающий лес, точно хотел кого-нибудь увидеть. Немного приотстав, он с надеждой оглядел горы и без всякой причины стеганул взвившегося на дыбы коня.
— Шо-сь он лавака портит! — неодобрительно почесался Филипп.
Василек передал ему подзорную трубу и взял в руки винтовку.
— Сейчас я его сниму! — сказал он, прикидывая на глаз расстояние до цели. Выждав, когда люди подошли к ручью, молодой партизан поднял прицельную рамку и прищурил глаз, изуродованный чирьем.
Гнедой конь ступил в ручей и жадно припал к воде. Тяжёлый, ухающий выстрел расплескал утро. И тут произошло невероятное: верховой в бурке на сером иноходце подскакал к конвоиру, поившему коня, и наотмашь рубанул его по лицу плетью, конвоир сковырнулся с седла в воду.
Пленники бросились врассыпную. Хромой, как журавль, подпрыгивал на одной ноге. Всадник в бурке поймал под уздцы гнедую лошадь, побежавшую было вдоль ручья, и поскакал следом за людьми. Догнав женщину, он передал ей коня. Она и мальчишка взобрались в седло. В то время когда соскочивший на землю всадник в бурке подсаживал на своего иноходца хромого, выбравшийся из ручья конвоир схватил винтовку и стал стрелять вдогонку беглецам. Обе лошади рванулись вскачь, безногий, выронив костыли, повис, судорожно обхватив коня за шею. А тот, что был в бурке, видимо раненый, прихрамывая, побежал вслед за ними.
В это время из леса на поляну выехали ещё трое верховых, они понеслись наперерез убегавшим.
— Перехватят! — порывисто хватаясь за винтовку, прокричал Филипп.
Увидав казаков, оставленный, припадая на раненую ногу, повернул к скале. Партизаны открыли огонь по казакам. Двое остановились, но третий, со скатанной за седлом Пуркой, уже настигал отставшего.
— Ого-го-го, стой, гадюка! — не своим голосом закричал Василёк.