На другой день они повстречались с Полей в цирке. По старому знакомству Митю пропустили без билета. Он сразу узнал её по белому передничку. Рядом с Полей, напудренный, с новым подворотничком, при лакированном поясе, сидел Сашка, он держался развязно, как настоящий кавалер: то вынимал, то прятал в карман серебряный портсигар. Поля скучала. Увидев Митю, она обрадовалась и первая заговорила с ним. Похвалив его за вчерашний акробатический номер, она сказала, что он вполне свободно мог бы работать на цирковой арене. Митя густо покраснел от удовольствия: он никак не мог избавиться от этого досадного недостатка — краснеть по любому поводу.
Но когда, сидя боком в седле, на манеж вылетела Ванда, Митя почувствовал что-то похожее на угрызение совести. Будто он в чем-то обманул её. Он аплодировал ей с виноватой восторженностью, как бы просил прощения за какую-то свою вину. Однако домой они пошли втроём — с Полей и Сашкой. Сашка всю дорогу непрерывно курил и угрожающе сплёвывал через губу на тротуар. Но Митя не обращал на это никакого внимания. Он был счастлив. Лишь один раз, когда Поля похвалила девочку-наездницу (чем нечаянно ещё больше расположила к себе Митю), Сашка небрежно отозвался:
— Курносый нос. Худа. Вся в веснушках. Не нахожу ничего красивого.
Это была правда, но Поля стала доказывать, что красота человека зависит не только от формы носа или уха, человек ещё может быть добр или жаден, чистоплотен или неряшлив, зол, болтлив, отзывчив, вежлив, — красота составляется из многого,
— Можно быть смазливым, но бездушным. А по-моему, человек при желании может стать красивей! — убежденно заявила Поля. — Важно, чтобы он захотел этого и стал к этому стремиться... А девочка на лошади бесспорно красива...
Митя впервые слышал такие умные рассуждения о человеческой красоте. Раньше об этом он никогда не задумывался, а сейчас почему-то заинтересовался. Придя домой, он зажёг лампу и первым делом поставил на стол зеркало. С глубокой заинтересованностью он стал разглядывать своё лицо. Ничего особенного. Обыкновенное. Светлые глаза, невидные ресницы. Волосы в разные стороны, будто грачиное гнездо. Нос лупится, как молодая картошка. «Некрасив», — с чувством некоторой горечи заключил про себя Митя. Но тут же ему вспомнились Полины слова о том, что каждый человек при желании может стать красивей! «А как же стать красивым?..» Задумавшись над этой проблемой, Митя и не заметил, как походя съел добрую половину огромного арбуза. Выйдя на крыльцо, он расстелил на траве старый тулуп и сразу повалился спать.
Утром Митя, как и обычно, ушёл из дому, но не на работу, а вместе с мальчишками на Кубань. Он жалел мать и не хотел её расстраивать своими делами. Аншован пообещал устроить его через знакомого наборщика в типографию.
То необыкновенное состояние, недавно возникшее в сердце Мити, теперь не покидало его ни на минуту, будто где-то в нём вспыхнул чудесный огонек, и куда бы Митя ни устремлял свой взгляд или свои мысли, всё это, попадая в свет его огонька, принимало удивительную, нежную окраску. Это напоминало игру, затеянную ребятами на реке. Держась за крепления деревянного моста, Митя опускался на дно протоки и, раскрыв глаза, с удивлением любовался сказочной подводной феерией: в желтоватой, насквозь пронизанной солнцем воде камни будто оживали, горели голубыми, зелёными, золотыми огнями. Изредка мимо лица проскальзывали серебряные пескари, а толстые, обросшие плюшевым мхом почерневшие столбы моста отсвечивали тёмным малахитом. Всё здесь было необычным, преувеличенным — и форма, и краски. Такое же творилось и в его душе.
На следующий день Митя с Аншованом наведались в типографию. Старый наборщик Дядько, хорошо знавший Митиного отца, сказал, чтобы утром Митя выходил на работу.
Вечером они снова были в цирке, где перед началом представления состоялся большой митинг. С докладом выступил однорукий редактор газеты, рассказавший о том, что в горах организовалась белоказачья банда в несколько сот сабель и движется к городу. После него выступил с рассказом прискакавший из станицы председатель станичного исполкома, иногородний казак с запорожской фамилией Забей-Ворота.
За один лишь этот вечер Митя повзрослел, может быть, на целый год — столько узнал нового и важного. О многом в жизни он, оказывается, даже и не догадывался. Вокруг шла скрытая борьба. В предгорных станицах было неблагополучно. Забей-Ворота, раненный на фронте осколком в лицо, говорил об этом отрывисто, косноязычно, с трудом подбирая слова-булыжники, по первому впечатлению даже несуразно, но, странное дело, несмотря на это, а может быть, именно поэтому — правда всегда проста и нескладна! — слова его доходили и трогали слушателей.