— А что теперь понимать? Был — и нет. И памяти доброй не осталось, — ответила Варвара Ивановна. — Вот семье надо помочь.
— Семью мы не бросим. Я все равно поеду, поговорю с Парассей: может, вернется домой, в Мужи. Говорят, в своем доме и стены помогают.
…Много горя Мишка принес Сандре, Парассе и ему. Куш-Юру. Куш-Юр не чувствовал особой жалости и застыдился такого противоестественного равнодушия. Не исключено, что и он, коммунист, повинен, что сломалась человеческая судьба. Без сомнения — повинен, потому что в своем горе, в ревности, он перестал видеть в Мишке-Караванщике одного из тех, ради которых сам же боролся.
Горечь и боль оседали в сердце. И Куш-Юр знал — надолго останется с ним эта тяжесть. И он еще прочнее и резче осознавал ответственность за каждого человека, самую главную ответственность, которую возложила на него Советская власть.
Глава 7
Илька
Илька подрастал, и мир раздвигал перед ним свои горизонты. Сверстники играли с ним, но здоровые и резвые ноги уносили их далеко, и Илька оставался один на тихой улице.
Он завидовал ребятишкам, но уже научился не обижаться на них, что-то подсказывало ему, что так будет всегда, что одиночество временами будет плотно обступать его. И если горевать и обижаться — не хватит сердца.
Вот и сейчас… Только что веселая ватага во главе с Петруком катала его во дворе на лужайке в ящике из-под рыбы. Можно было и в нарточке, но в ящике намного интереснее. Катали-катали и убежали все на Обь — купаться.
Илька сидит, пригретый ярким добрым солнцем, мечтает. Найдет он однажды волшебную встань-траву и станет здоровым и сильным. Далеко-далеко пойдет по земле на упругих ногах, чтобы увидеть те края, откуда приходят пароходы.
Он не загадывал, кем будет, когда вырастет. Он всегда воображал себя только здоровым, сильным, несущим волшебную встань-траву всем несчастным…
И еще мечтал Илька вот так же легко и весело, как и бабушка Анн, складывать песни и сказки, чтобы все заслушались — и дети, и взрослые. И еще он хотел, чтобы ожили смешные зверята и птицы, которых он лепил из глины в часы задумчивого одиночества…
— А Илька опять один… — подошла двоюродная сестренка Лиза.
— А ты не пошла купаться?
— Да тебе скучно одному. Бабушка что говорила?
— Я, может, тоже пойду… погляжу хоть с горки…
— Что ты, Илька?
— Как-нибудь доползу.
— Сам?
— А что? — Илька двинулся с места.
Лиза побежала вперед по тротуару до соседней бани:
— Не пройти тебе здесь: грязно.
— Грязь теперь теплая. Как-нибудь! Отсохнет потом, отвалится.
— Стой, стой!.. — крикнула Лиза. — Я придумала!
Она приволокла доску и положила ее перед Илькой.
— Перебирайся!
Илька вполз на доску.
— Теперь бы еще одну. Я перелезу на нее, а эту передвинешь ты вперед.
— И правда! — обрадовалась Лиза.
Они вымазались, как чертенята, но все-таки добрались до взвоза.
В безветрии река слепила глаза, как зеркало, в которое заглянуло солнце. Возле берега плескалась ребятня. Сколько шуму, гаму, визгу! Как кулики — уже семь раз искупались, наверно.
Лиза в нерешительности потопталась возле Ильки и полувопросительно сказала:
— Ну, я пойду…
— Валяй, — вздохнул Илька.
И она поспешила вниз, на берег.
Словно нехотя чайки скользили над рекой, и отражение их лениво проплывало в голубой воде. «Вот здорово было бы, если бы рыбы отражались в небе!» — подумал Илька.
— А-а, ты тоже пришла… — Петрук заметил Лизу.
— Я не одна…
— Илька?! Кто его сюда притащил?
— Мы сами дошли. Передвигали доски и дошли.
— Мать честная!.. Сюда приволочь парнишку?!
Лиза встрепенулась:
— Февра идет…
— Ну, теперь вам обоим попадет.
— Ты как сюда попал? — изумилась Февра.
— Мы сперва играли у дома, а потом пришли сюда, — ответил Илька.
— Кто это — мы?.. Петрук еще, что ль?
— Нет… Мы… я пришел… один…
— Один? По такой грязи? — не поверила Февра. — Теперь попадет от мамы, что не уберегла тебя…
— Что, влетело? — подходя, добродушно усмехнулся Петрук.
— Тебе бы тоже надо… — сердито откликнулась Февра. — Оставили одного. Смотри, как извозился — лица не видно. Опять мама будет ругать.
Если бы Февра успела распалиться, представляя себе, какую нахлобучку получит от матери, то Ильке, возможно, достался бы и шлепок, но тут кто-то закричал: