Светящиеся шары, между тем, либо перелетали с места на место, иногда при этом по нескольку раз подпрыгивая над землей, будто восторженные дети, либо неподвижно парили на высоте в несколько человеческих ростов, высокомерно взирая оттуда на забредших в их владения глупых людей.
Будто бы чего-то ждали…
Или не чего-то, а кого-то.
Приближение нового обитателя болот я не услышал и не увидел, а ощутил. Словно пригорок, на котором я стоял, накрыло пушистое и теплое невидимое облако, распространяя ощущение мира, спокойствия и доброжелательности… Совсем неподходящие чувства, когда стоишь посреди ночного заболоченного леса, окруженный неубиваемыми летающими монстрами. Но, хотя чувства были неподходящие, я не мог бы сказать, что они были мне незнакомы.
Что небесные лисы могли делать здесь, в этом кишащем монстрами диком захолустье?
Или даже одна единственная лисица — судя по всему, она была тут в одиночестве…
Она появилась из темноты редкого леса, и, хотя луны в небе уже не было, казалось, будто ее бледные лучи все равно освещают силуэт лисы — на ту словно из ниоткуда лился слабый призрачный свет. Как и лисы, встреченные мною на фестивале в Броннине, эта лиса выглядела вполне обычным человеком — обычной симпатичной человеческой девушкой — только с хвостом. Одним-единственным хвостом — хотя я и приглядывался, но второго не заметил. А еще мне показалось, что человеческий облик лисы был очень юным — ее правильнее было бы назвать даже не девушкой, а девочкой-подростком.
И хвост у нее был полностью черным — что бы это ни значило.
Она скользнула мимолетным взглядом по трем телам других студентов — то ли спящих, то ли мертвых — и чуть дольше задержалась на Кащи, который некоторое время разглядывал ее в ответ, а потом, без предупреждения, исчез, и я ощутил на руке знакомую тяжесть браслета.
Лиса на исчезновение «кролика» внимания будто не обратила. Интересовал ее явно только я — на меня она смотрела удивленно и очень внимательно.
— Мои звездочки передали, что ты пахнешь лисами, — сказала она задумчиво. — Они даже подумали, что ты тоже лис. Но это не так.
Она шагнула еще ближе, остановившись примерно в трех шагах от меня, и склонила голову набок, продолжая разглядывать.
— Сколько слоев, — произнесла после паузы. — Зачем тебе столько слоев?
— Что за слои? — спросил я.
Она неопределенно повела рукой в воздухе.
— Слои, состоящие из паутины реальностей, теней дальних королевств и жизненных сил многих разумных. Слоев слишком много, и я не могу разглядеть, что под ними скрывается. Зачем ты спрятал свою суть так глубоко?
— Я не прятал, — пробормотал я, понятия не имея, о чем она говорит. Может, и вообще ни о чем. Может, она просто морочила мне голову… Правда, было неясно, зачем ей это делать.
— Если ты сам не прятал, значит, тебя спрятали, — сделала вывод лиса. — Как интересно. Слои тебя не только скрывают, но и крепят к земле будто цепи. Будь ты лисом, я бы подумала, что эти слои-цепи не дают тебе взлететь и подняться в Верхний Мир. Но ты не лис…
Один из пушистых шаров вдруг быстрым движением приблизился к лисе, повиснув почти вплотную к ее лицу, а потом начал покачиваться туда-сюда, одновременно издавая мелодичное посвистывание. По крайней мере, для меня оно звучало как посвистывание, но лиса явно восприняла иначе, потому что вслух сказала, обращаясь к шару:
— Да-да, конечно. Сейчас я посмотрю, — и пристально уставилась мне в район груди. Уж не знаю, что там было интересного…
А вот посвистывание явно было словами на каком-то языке, и в этой новой жизни я впервые встретил язык, который не понимал… Если только он не был специально придуманным шифром — с шифрами мои способности работали плохо.
— Что-то вижу, — после паузы проговорила лиса, обращаясь к тому самому свистевшему шару. — Но не могу разобрать…
Она ненадолго задумалась, потом ткнула в меня пальцем и произнесла повелительным тоном:
— Ты! Пойдешь со мной! Дома я смогу увидеть лучше.
— С какой еще стати мне с тобой куда-то идти? — поинтересовался я мрачно. Большого доверия эта странная чернохвостая лиса, водящая дружбу с монстрами, мне не внушала.
Она растерянно заморгала, словно бы привыкла ко всеобщему послушанию и не могла сразу придумать, что теперь сказать или сделать. И эта растерянность сделала ее лицо еще более детским, будто забрав несколько лет и заставив ее казаться безобидной.