— А неужееели эээто Джееесс Дааарлинг! — произнес Маркус, растягивая слова, передразнивая миссис Ньюман. Но его слова прозвучали с интонацией домохозяйки родом со Среднего Запада, эксперта в приготовлении и подачи еды в горшочках, восхищающейся пуделем, одетым в вязаный комбинезон: «А, раа-аз-ве он не ми-лаааш-ка?»
Улыбка исчезла с лица миссис Ньюман, но Маркус не обращал на нее внимание.
— Мне известно, где ваааш шкаааафчик, мииииссс Даааарлиинг, — продолжал он растя-гивать слова. Это было правдой, поскольку его шкафчик располагался через пять или шесть от моего. Он знал, что я лгала. Маркус погрозил мне пальцем, словно говорил: «Ах, Джессика, нехорошо обманывать». Я застыла на месте, боясь пошевелиться.
— Оставь ее в покое. Тебе мало своих проблем?
Пока миссис Ньюман читала ему лекцию, Маркус наклонился ко мне, слегка отодвинул мои волосы от уха и прошептал:
— Я не сдам тебя, малышка.
От него очень приятно пахло лесом — можжевеловым лосьоном после бритья. Я ощущала его руку на шее и дыхание на щеке. Вдруг почувствовала, что покраснела, и у меня стали подкашиваться ноги.
Я стала потихоньку выползать из офиса. Когда наконец оказалась на свободе, то столкнулась с человеком, с которым меньше всего хотела бы встретиться, — с Сарой. Да, ей бы очень захотелось рассказать обо мне и Маркусе. Не о том, что мы здесь были вдвоем, заметьте. Но обо всем несуществующем между нами, и это было бы слишком для Пайнвилльской школы, вряд ли она смогла бы это переварить. Вот точное воспроизведение нашего разговора с Сарой, и вам станет понятно, почему он был для меня таким болезненным:
Я (пытаюсь говорить как можно невозмутимо): О, привет, Крепыш! Как дела?
Сара: Прекрасно. Но что с тобой? Все в порядке? Боже мой! Ты просто ярко-красная. И вся в поту. И задыхаешься. (Она ужасно подозрительна. Пытается найти ключ к разгадке.)
Я: Да, нет. Со мной все в порядке. Просто я прибежала сюда, чтобы кое-что… ммм… узнать. И я… ну… слегка задохнулась.
Сара: Чемпионка по бегу задохнулась от того, что спустилась в офис?
Сара покачала головой и скривила рот, она стала наезжать на меня.
Я: Мммм, ну я… ммм.
Маркус вышел из офиса и стал между мной и Сарой.
Маркус: Давай послушаем, как ты вешаешь лапшу на уши.
Я: Мммммммм, я…
Маркус скрестил руки, закрывая ими пять улыбающихся лиц группы «Бэкстрит Бойз», чьи портреты и три серебристые буквы BSB красовались поперек его груди. Он рискует быть высмеянным, когда носит эту футболку, словно девочка-подросток, и делает это довольно часто. Большинство людей не понимают шутку, мне она ясна. В мире, где Мэрилин Монро больше никого ничем не может шокировать, Маркус знает, что футболка с изображением Бэкстрит Бойз — это самое губительное, что он — супермен может сделать. Он думает, что это прикольно.
Сара (бросив на Маркуса испепеляющий взгляд): Боже мой! Перестань приставать к нам.
Маркус (глядя на меня): Я ведь не пристаю, не так ли?
Хлопчатобумажная футболка была очень тонкой. Татуировка, сделанная черными чернилами, с изображением какого-то героя из китайского фильма на бицепсе у Маркуса просвечивалась через ткань, но смысл этой татуировки надо было расшифровывать, ее надо было понять.
Я: Ммм…
Маркус ушел, улыбаясь.
Сара: Боже мой! Что все это значит?
Я: Его бред? Понятия не имею. Должно быть, он под кайфом.
К счастью, когда Сара пересказывала эту странную историю — этот изолированный, ни с чем не связанный эпизод для всех, кого мы знаем, она оказалась в таком же положении, как и я.
— Можете ли вы поверить, что цитирую — Мистер Съемпончик — конец цитаты подошел к нам просто так, чтобы молоть вздор? — вопрошает Сара. — Словно нам есть до него дело?
Дело в том, что мне-то есть до него дело. Не знаю почему. Но из-за всей этой истории с Маркусом и Хизом я просто не могу рассказать Хоуп правду обо мне и Маркусе. И от этого я чувствую себя очень плохой подругой.
Первое марта
Хоуп!
Извини, что тебе приходится сначала общаться по телефону с моей мамой или отцом, прежде чем меня позовут. Больше я не поднимаю трубку. У меня телефонофобия, с тех пор как ты уехала. Причина, по которой я больше не подхожу к телефону, следующая: сама мысль о том, что мне предстоит разговор с кем-либо, вызывает у меня отвращение. Это правда. Кроме тебя, я отвергаю всех, кто пытается завязать со мной беседу в то драгоценное время, когда я ничем не занята между тренировками и моими бессонными ночами, во время которых я ворочаюсь с боку на бок.
Итак, сегодня вечером мне не хотелось говорить с Хай. Мне не следовало бы быть такой удивленной, когда она позвонила. Ведь я сама дала ей номер телефона.
Сказать по правде, я больше думала о тебе, чем о Хай, когда с ней разговаривала. Понимаешь, я представляю, как трудно тебе в новой школе и как тяжело завести новых друзей, и как-то ты сказала, что испытываешь благодарность к любому, кто пытается проявить к тебе дружеские чувства.
Поэтому я говорила с Хай. Она рассказала мне обо всех обстоятельствах, из-за которых она очутилась в Пайнвилле. Очевидно, она ходила в крутую частную школу в Манхэттене, где царили высокомерие и надменность. «Нужна куча денег или палата ума, чтобы поступить туда. У меня было второе», — сказала Хай. В середине осеннего семестра директор прислал письмо, в котором сообщалось, что школа больше не может предоставлять ей стипендию. «Им надо было убрать с дороги малоимущих, чтобы освободить ее для финансово-обеспеченных», — продолжала Хай. Ее мама не смогла заплатить за учебу в весенний семестр. «Я никогда не знала отца», — заметила Хай. Но мама и слышать не хотела, чтобы перевести Хай в обычную нью-йоркскую среднюю государственную школу. «Ведь там либо одни тупоголовые девицы, либо малолетние преступники», — сказала Хай. Поэтому, пока ее мама не переведется в филиал компании в Нью-Джерси, Хай живет у своей тети и будет учиться в Пайнвилльской средней школе. (С «мочалками» (девушки со свободными моральными принципами), «кантрушниками» (деревенщины) и «белыми неграми», — добавила я.)
Наш разговор вовсе не был неприятным, даже наоборот. Хай рассказала про себя довольно интересную историю. Но все время, пока я разговаривала с ней, я думала, как будет здорово, когда часы покажут 21:27. Это означает, что прошло двадцать минут и я могу закончить разговор, не показавшись грубой, и лечь спать.
Вот мое новое хобби. Наблюдать, как проходит моя жизнь минута за минутой. Я ожидаю окончания всего и везде — разговора, занятий, тренировок, темноты — с тем чтобы осталось еще больше времени на созерцание. Я постоянно ожидаю чего-нибудь лучшего, что так и не приходит. Может быть, это помогло бы, если бы я знала, чего хочу.
До тех пор, пока я это не выяснила, полагала, что ожидала окончания девятого класса и наступления лета, с тем чтобы дальше ожидать окончания лета и возвращения в школу. И я опять продолжу эту игру-ожидалочку: буду ждать еще два года окончания школы и моего «бегства» в колледж, с тем чтобы начать «настоящую жизнь». Независимо от того, какой она будет.
Когда ты была рядом, я не очень часто об этом думала.
Я по-настоящему скучаю по тебе, по нашим беседам. Знаю, что ты понимаешь меня. И всякий раз, когда говорю с кем-либо еще, это напоминает мне, что они меня не понимают вовсе.
Твоя наблюдательница за часами, Дж.
Март
Четвертое марта
Мои первые соревнования будут лишь через месяц, а мне бы хотелось, чтобы этот проклятый сезон уже закончился.