Безмозглая команда тоже одержима этой же идеей. Они повторили слова Хай слово в слово, за исключением замечания о платье. Это довольно странно. Что баломания делает с людьми? Заставляет их думать, что кринолин и корсаж — одежда XXI века.
Бриджит идет с Берком. Они все еще вместе и ежедневно трутся у шкафчика Берка перед третьей парой химии.
Не могу поверить, что у них не было секса. Но я знаю Бриджит с рождения, она никогда не лжет. Если мы совершали какую-нибудь детскую шалость, например, оборвали все бутоны с призовых роз «Америкэн бьюти» в саду у старой мисс Вейнмейкер или съели за один присест коробку мятных пастилок, которую надо было отнести какому-либо спонсору отряда девочек-скаутов, купленную перед этим на его же деньги, Бриджит всегда признавалась, прежде чем я успевала придумать какое-нибудь алиби. Я не шучу. Думаю, что если бы Бриджит лгала, то она сразу же запуталась бы.
Во всяком случае, из-за того, что бал — это особое событие, Мэнда нарушила свое правило «только с выпускниками», согласившись пойти с Винни Карвелло, десятиклассником, оказавшимся старшим братом Пи Джея. Это чуть не заставило совершить младшего Карвелло харакири с помощью открывалки от бутылок. (О, итак, она решает опять подержать кое-что своим ртом?) Мэнда также идет на бал в Истлэнд с парнем, которого она знает сто лет. Это означает, что он тискал ее прошлым летом на набережной. Она страдает патологической баломанией. Для Мэнды это четвертый и пятый бал. Хождение по ним — это своего рода форма проституции для нее. Парень, с которым она идет, покупает всю одежду, платит за все. В ответ Мэнда ублажает его своим любимым способом.
Даже Скотти идет на бал. Его пригласила Келси Берни. Она одиннадцатиклассница, менеджер бейсбольной команды. Скотти сказал, что он собирается поступать в какой-то колледж в Северной Каролине, о котором я и не слышала. Думаю, что она не очень умна. У нее длинные всклоченные волосы, почти как у хиппи, словом мочалка. Как беспристрастный наблюдатель могу сказать, что он мог бы найти спутницу и получше.
Сара и я — единственные, кому нечем заняться в тот вечер, когда будет проходить бал. Но сейчас у нее настолько разбито сердце отсутствием известий от своего дружка из братства Каппа Сигма, что просто не осталось сил печалиться по другому поводу. Поэтому у меня есть еще время, чтобы придумать предлог, почему мы не сможем оплакать вдвоем нашу горькую долю — не приглашенных на бал.
Десятое апреля
Итак, день триумфа для везунчиков и унижения для неудачников.
Сегодня днем были соревнования. Они начались на полтора часа позже, потому что сломался автобус, который вез гостей. Я легко выиграла два забега, но не это важно в этой истории.
Так как у мальчиков соревнования проходили на другом поле и начались вовремя, то они вернулись в школу, когда эстафета 4 по 400 метров была в самом разгаре. Атмосфера соревнований была напряженной. Я не должна была участвовать в этой эстафете, потому что готовилась к забегам на 800, 1600 и 3200 метров. Но так как мы уже набрали двадцать очков, которые обеспечивали нам победу, тренер решил поставить меня на эстафету, как бы для тренировки перед своими забегами. (Стратегия всем сердцем была поддержана моим неофициальным тренером, сидевшим на трибуне.)
Дело в том, что при нормальных обстоятельствах Пол Парлипиано не должен был бы видеть меня на забеге. Но он не только видел меня, но и болел за меня. За меня! Когда я появилась из-за дальнего поворота под флагштоком, я услышала, как он кричал: «Давай, Пайнвилль! Шевели задницей!» Задница была как раз моя. Я бежала так быстро, что даже не видела его, но только слышала голос и знала, что это он. Когда передавала эстафетную палочку, оглянулась, просто чтобы убедиться, что я все это не придумала. Он все еще был там, стоял облокотившись о забор. Да, это был он.
Благодаря тому что я сделала огромный задел, три следующих бегуна должны были бы быть сражены полиомиелитом, чтобы проиграть эстафету. Это была совершенно незначительная победа в свете тех великих свершений, которые предстояли, но для меня это был один из величайших триумфов в жизни. Пол Парлипиано заметил меня, но я чуть все не испортила, едва не свалившись в обморок при звуке его голоса. Очевидно, я пользовалась успехом.
Но спустя полчаса произошла катастрофа.
Я вынимала вещи из своего ящичка, когда услышала, как группа старшеклассников обсуждала бал. Кэрри П. упомянула имя Пола Парлипиано. Я могла бы расслышать его имя, если бы его прошептали на стадионе с 10 000 орущими болельщиками, поэтому я спросила:
— Что там насчет Пола Парлипиано?
— Он идет на бал с Моникой Дженнингз. Они сидят за нашим столом.
Как гром среди ясного неба! Именно так.
— Ты же не собираешься впадать в это чертову депрессию, не так ли?
— Нет, — солгала я.
Моника Дженнингз вовсе не та блондинка с высокой большой грудью, которую вы так привыкли ненавидеть в кино. Она иногда красивая, иногда не очень. В классе для одаренных, но не в пятерке лучших. Она в команде по теннису, но не капитан. Она дружит с «Высшим светом», но ее приглашают не на все вечеринки. В общем, нормальная девчонка.
И это мне трудно воспринять. Это означает, что нет причины, по которой я не могла бы пойти на бал вместе с Полом Парлипиано.
Опустим тот факт, что для него я просто еще одна девчонка в форме Пайнвилльской школы, которая никогда ему в жизни не сказала ничего больше, чем: «Bonjour, mon ami» [8].
Двенадцатое апреля
Маркус и его последняя подружка, какая-то шалава из группы «Мочалок», целовались рядом с его шкафчиком сегодня утром. Я не знаю ее имени. Только видела сзади, поэтому не могу сказать, как она выглядит. Но как у большинства «Мочалок» у нее были перекрашенные и пересушенные волосы, она носила 12-й размер, думая, что носит 6-й.
Я прошла мимо, чтобы попасть в класс на перекличку, стараясь не смотреть на них. Но когда я очутилась в нескольких шагах от парочки, Маркус оторвал руку от ее большой, одетой в лайкру задницы и помахал мне. Глаза его смотрели на меня, а губы все время продолжали обсасывать ее рот.
Когда же через пару минут он прошел мимо моей парты, я для него не существовала.
Надо это прекратить.
Шестнадцатое апреля
На часах 4 часа 20 минут утра, а я как всегда не могу уснуть. Было очень тепло, градусов 25.
Я стала думать, что глупо торчать в своей комнате, уже полностью проснувшись, и ожидать восхода солнца. Почему бы не начать свой день, когда еще темно?
Я решила прислушаться к посланию от своих жаждущих движения мышц, говоривших мне: «Пойдем бегать». Хорошо. Гарантировано, что отец не последует за мной. Я надела шорты и футболку, завязала шнурки. Пробравшись на кухню написала записку: «НЕ МОГУ СПАТЬ. ПОШЛА БЕГАТЬ. 4 УТРА. НЕ СХОДИТЕ С УМА. ДЖЕСС».
Вышла на цыпочках с черного входа и, оказавшись во внутреннем дворике, потянулась. Воздух был напоен ароматом травы. Стрекотали сверчки. Листья шевелились на ветру. Луна была почти полной, не хватало лишь небольшого кусочка, поэтому не надо было беспокоиться о лунатиках. Я побежала.
В темноте все выглядело по-другому. Большие двухэтажные соседские дома, казавшиеся такими безопасными и предсказуемыми при свете дня, ночью выглядели какими-то таинственными и загадочными. Особенно один, в котором горел единственный огонек. Мучаясь бессонницей, я думала о людях, которые, может быть, тоже мечутся в постели, как и я.
После того как пробежала не знаю сколько миль я остановилась, чтобы подумать. Мне известны эти звуки, но тут все слилось в унисон: биение сердца и мое дыхание, полет ног, ритм дороги, взрыв цвета на все еще размытых очертаниях предметов. Я бежала так легко, что даже не остановилась, когда сделала круг. Продолжала бежать, словно мое тело приняло решение раньше, чем мозг имел возможность запретить делать это.