Мне было ужасно противно от всего этого.
Я считаю женоненавистниками тех, кто полагает, что можно мужчинам, то нельзя женщинам. Я против этих двойных стандартов. Но все равно меня больше бесит Мэнда, чем Берк. Я имею в виду, что это надо принять как непреложный жизненный факт, что парни не могут так владеть собой, как девушки. Они не могут контролировать эрекцию. Но какая физиология руководила Мэндой? Она отказывается заниматься сексом со всеми остальными своими парнями и ворует парня у своей лучшей подруги? Мне никогда не нравилась Мэнда, но сейчас мне хочется залить ее всю обеззараживающим средством. Может быть, у Берка и Мэнды появится совесть и они все сами расскажут Бриджит? Но большую ставку я делаю на Сару: она никогда раньше не умела хранить секреты. Почему с этим секретом должно быть по-другому? А вдруг хотя это маленькая надежда, но она сохранит тайну?
Нет необходимости говорить, что я думала об этом довольно долго. Когда устала, то просто уставилась на соседний прилавок — «Покрути колесо — покури хорошо», который располагался рядом с моим.
«ВЫКУРИ СВОИ МОЗГИ!»
Очередь к этому аттракциону никогда не перестает изумлять меня. Те, кто, выигрывал пачки любимых сигарет, прыгали, кричали и визжали так сильно, что даже в таком шумном месте их было слышно во всех уголках. Кажется, они забыли, что за то количество монеток по двадцать пять центов, которые заплатили за аттракцион, могли бы купить любую пачку сигарет, но полагаю, что только из-за острых ощущений, которые приносит победа, они меняют и меняют доллар за долларом.
«СИ-ГА-РЕЕЕ-ТЫ! СИ-ГА-РЕЕЕ-ТЫ! ПОД-ХО-ДИИИИ-ТЕ СЮ-ДААА!» — громко зазывал мальчик, работающий в сигаретном киоске. Сегодня вечером он сделал модель пиджака из желтого пластика с рисунком теперь уже вышедшего из моды старины Джо Кэмела, забавного носатого верблюда, разгуливающего в темных очках, кожаном жакете и с неизменной сигаретой в зубах. Если бы температура поднялась до 35 градусов, тело парнишки растаяло бы. Рукава пиджака были коротки и доходили мальчику до локтя. Это свидетельствовало о том, что мальчишка был в том возрасте, когда определенные части тела растут быстрее, чем другие. У него, как и у Скотти в восьмом классе во время наших встреч в течение одиннадцати дней, вместо усов рос темный пушок. Я хотела сказать «сигаретному мальчику» о том, что его усы скорее вызывают отвращение, чем выглядят сексуально, и что следует их сбрить как можно быстрее.
Однако ничего не сказала, потому что внезапно мне пришло в голову, что сначала надо бы узнать, есть ли у «сигаретного мальчика» подружка. Я подождала, пока он запустит колесо. На нем были написаны все месяцы года, разделенные на четыре сезона: зиму, весну, лето и осень. Это было самое лучшее колесо с сигаретами на набережной.
— Эй! У сигаретной стойки!
Десяток курильщиков повернулись в мою сторону. Мальчик не прореагировал.
— Не вы, а парнишка за стойкой, — кричала я громко, стараясь перекричать какофонию звуков.
Курильщики снова стали смотреть на колесо, Мальчик взглянул на меня, но ничего не сказал. Ему не разрешалось ни с кем говорить, кроме клиентов, пока он на работе.
— Да, «сигаретный мальчик». Ты. У тебя есть подружка?
Сначала он сконфузился. Затем на его лице появилась самодовольная улыбка. Эта была улыбка четырнадцатилетнего подростка, у которого подружка старше его на пару лет, очевидно, слишком горячая для его юного тела.
— Я не клеюсь к тебе, — сказала я нетерпеливо.
Он сник.
— Ну, быстро. У тебя есть подружка?
Он кивнул.
Я подумала обо мне и о Скотти, о Бриджит и Берке, о Сиде и Мирне, и меня опечалило будущее этого мальчика. Мне не хотелось увидеть его через несколько лет с татуировкой его Мирны на руке, оплакивающим свою потерянную любовь, поедающим один рожок с шоколадным мороженым за другим.
«Порви с ней, — умоляла я его. — Прежде чем зайдешь слишком далеко».
Но я не могла этого произнести вслух.
Стрелка волчка остановилась на осени. Выигравшие обрадовались. Проигравшие снова стали швырять двадцатипятицентовики. Колесо завертелось. Годы замелькали вновь.
Двадцать третье августа
Сегодня день рождения Хоуп. Я с волнением ждала все утро ее звонка, а когда зазвонил телефон, быстро подбежала и подняла трубку. Определитель номера замигал — номер не определен, но я это проигнорировала. Поэтому сама виновата, что состоялся следующий разговор.
— Джиеесс! Э-тооо й-а!
Я чуть не повесила трубку.
— Кто это?
— Это й-аа. Биэ-тоу-ни.
Мне бы следовало бы знать, что после медового месяца в Европе моя сестра приобрела какой-то странный акцент.
— Как ви жиэвйоте?
Щелчок в телефоне помешал мне произне¬сти в ответ стандартную фразу.
— У мьеня мо-бийль-ник.
Ее мобильник. Конечно. Держу пари, что она накупила их с десяток, разных цветов в тон одежды и автомобилей. Очевидно, обвал на бирже никак не повлиял на ее привычки.
— ЕЕЕсссс. Ма-м доу-ма?
— Нет.
— Ка-акх жи-ааль?
— Что?
— Ка-акх жи-ааль?
Как жаль. Бог мой. Да, клиника. Пожалуй, у нее хуже с языком, чем у Мадонны после «Ивиты».
— Па-жа-лста пиэ-риэ-дхай йееей эть-йшш еллвавава.
— Обязательно, — ответила я. — Если смогу перевести.
— Штоуу?
— Ничего.
— Гхраннт и йа киэ смоужийем прийиээ-хать на Дийээнь труода.
Лично мне совершенно все равно, что Г-кошелек и моя сестра не смогут приехать на День труда. Но моя мама очень расстроится. Это единственное, что она слышала от нее со дня свадьбы.
— Нет, не передам, — ответила я. — Ты сама ей скажи. Она сейчас показывает дом, но, должно быть…
— Нийэт. Ниэ смау-гу, — сказала Бриджит. — Йа на путийи в аэроу-порт. Йа лиэчу в (опять шум)… Йа заканчивайу… (опять шум).
Вот и весь разговор.
Я бы не удивилась, что этот шум она издавала специально, кашляя в телефон, чтобы прервать разговор со мной. Хочу сказать, что хотя она на одиннадцать лет старше меня, ведет себя как девочка-подросток.
Когда я сказала маме эту новость, она попыталась не реагировать на нее:
— Моя дочь. Завсегдатай модных курортов.
Но я видела, как она расстроена уже по тому, как ожесточенно она рубила овощи к ужину.
— Хватит сходить с ума, — сказала я.
— Кто, я? Схожу с ума? — спросила она, отрезая корень у салата-латука. ХЛОП!
— Тебе, кажется, не за что на меня сердиться, — сказала я.
— Ты провоцируешь меня специально, — сказала она, отрывая лист за листом.
— Я не провоцирую тебя! — парировала я. — Как я тебя провоцирую?
Как будто все как раз было не наоборот: не она провоцировала меня.
— Ты провоцируешь меня, задавая подобные вопросы: «Как я провоцирую тебя?» — сказала мама. — Поэтому перестань это делать и дай мне мира и спокойствия.
Как тебе хочется, блондинка.
Между прочим, когда позвонила Хоуп, она сказала, что ей очень понравился диск. Я была на седьмом небе от счастья. Но даже звонки Хоуп не могут избавить меня от мучительного самоистязания, пока я живу в этом доме.
Двадцать девятое августа
Сегодня Бриджит должна была вернуться из Лос-Анджелеса. Но день прошел, а я не получила от нее известий.
И на следующий день.
И через день.
Наконец, она позвонила мне. Но к этому моменту я уже знала от Сары, что внешность Бриджит была признана всеми «разведчиками талантов» в Голливуде «типично американской», но «недостаточно фотогеничной». И о том, что ее агент хотел, чтобы она поменяла свое беззвучное имя Бриджит Милхокович на более яркий сценический псевдоним «Бридж Милхауз», «Гетти Миллер» или «Бебе». (Без фамилии, просто Бебе). Но я была слишком расстроена, чтобы смеяться над всем этим. Очевидно, для нее подтверждение верности Берка было не столь уж важным. Все мое волнение было ни к чему.