— Правда? — удивилась я.
— Да, хотя он сейчас, должно быть, умер, — сказал Маркус.
— Да. Жаль.
— Жаль, — ответил Маркус. — Он оставил мне эту машину.
— Здорово.
— И автомагнитолу с дисками.
— Правда?
— Вот почему я так люблю эту машину, — сказал он. — В ней зримые атрибуты старости.
Я громко засмеялась. Эта самая смешная вещь, которую я слышала в жизни. В ней зримые атрибуты старости. Вдруг мне пришло в голову, что мы с Маркусом и правда говорим. Реальный разговор между двумя людьми. Я почувствовала, что меня бросило в жар.
ROJA — красный по-испански.
С тех пор как мы пошли в школу, шесть лет из восьми я сидела за партой перед Маркусом Флюти. Если он не тряс сзади мой стул, то протягивал ноги в проход, так что я всегда видела ступни его ног: без носков, в спортивных туфлях бледно-голубого цвета, с дыркой около большого пальца ноги на той туфле, которая была ближе ко мне. На левой ноге на носке резиновая подошва отклеилась, поэтому, когда он топал ногой, верхняя часть приподнималась вверх и образовывалась дыра, напоминавшая рот у куклы из кукольного театра.
Сидя рядом с ним в «кадиллаке», я подумала, что это, может быть, единственная возможность, представившаяся мне, посмотреть ему в глаза первый раз в жизни и вот что я увидела: прическа — рыжевато-красный ежик на голове, никаких рыжих кудрей; кожа на носу стала лупиться, две тоненькие линии около рта.
Он коснулся пальцем моего плеча, и я невольно вздрогнула. Мы уже были около моего дома.
— В двенадцать, хорошо?
— Да, хорошо.
Он остановился и выключил зажигание.
— Я думаю, что уже давно веду себя как хороший мальчик, поэтому могу позволить себе поговорить с тобой, не вызывая подозрений, — сказал он, щелкая зажигалкой, то открывая, то закрывая ее.
— Угу. — Я стала покусывать губу.
— Мы бы могли поговорить о домашней работе. — Открыл-закрыл.
— Угу. — Опять покусываю.
— Показывать друг другу свои записи и сравнивать их. — Открыл.
— Угу. — Опять покусываю губу.
— Устроить учебное свидание. — Закрыл.
— Угу. — Кусаю. Кусаю. Кусаю губу снова и снова.
Маркус бросил зажигалку на заднее сиденье и повернулся ко мне лицом. Он сделал длинную паузу, так чтобы по мне пробежало электричество в ожидании чего-то и каждый волосок на коже встал дыбом. Но между нами ничего не произошло.
— Я никогда не читаю «Голос Чайки», потому что считаю ее дерьмом, — сказал он. — Мнение мое только укрепилось в этом, когда мой литературный труд был отвергнут.
Я знала об этом. Хэви-силок обнаружила, что Маркус не участвует в написании статей для газеты, поэтому дала ему тему о необходимости улучшения питания в кафетерии. Вместо этого он написал стихотворение под названием «Реквием по плохому кофе». Его не отдали в печать. Я знаю об этом, потому что Хэви-силок жаловалась мне на его непокорность. Мне, конечно, до смерти хотелось прочитать его, но Хэви-силок уже отдала стихотворение консультанту Маркуса, чтобы он положил его в личное дело.
— Лен посоветовал мне прочитать твою статью.
Лен Леви. Мой дорогой. Я обязана тебе этими минутами.
— Извини, что не прочитал ее раньше, — сказал он, покручивая галстук в горошек. — Это настоящая жемчужина в этой куче навоза. Классика.
Ему статья понравилась. Маркусу Флюти понравилась моя статья.
— Если бы я знал, что, назвав тебя позером, я вдохновил тебя на написание статьи, я бы разозлил тебя пораньше.
Маркус отпустил галстук, который стал переливаться бело-голубым цветом.
Слишком много слов за один раз. Я была ошеломлена.
Внезапно моя мама свернула на своем «вольво» на подъездную дорогу, ведущую к дому Бог мой! Я должна поскорее выбираться отсюда.
— Это моя мама, — сказала я, показывая ему на взволнованную блондинку, пытавшуюся разглядеть, у кого это хватило наглости припарковать огромный «кадиллак» перед ее прекрасно распланированным садом. Любой риелтор знает, что внешний вид здания — это все. — Мне надо идти.
— Слишком поздно, — сказал он. — Тебя уже увидели.
Это правда, мне придется отвечать на вопросы по поводу парня, с которым я встречаюсь. Мне хотелось вылезти из машины, прежде чем рука в кольцах постучит по окну машины и мама прокричит: «Убирайся с моей частной собственности». Но мне надо было сначала задать ему вопрос, поэтому я собралась с силами сделать это:
— Маркус?
— Да?
— Помнишь ту записку, которую ты написал?
— Даааааааа.
— Что в ней было?
Он помотал головой, словно хотел вытряхнуть из ушей те слова, которые услышал.
— Ты не прочитала ее?
— Ммм, ну я потеряла записку, прежде чем мне представился случай прочитать ее.
Он опустил голову на руль, ничего не отвечая.
— Это было важно?
После нескольких секунд молчания он заговорил.
— Знаешь что? Лучше бы тебе не читать ее.
Теперь я была сбита с толку.
— Что? Почему?
— Просто это лучше, — ответил он. — Верь мне.
Верь мне. Верь Маркусу Флюти. О мой бог. Почему я чувствовала, что мне можно было ему верить?
Мама шла уже по дорожке к крыльцу, секунды отделяли нас от столкновения. Мне надо было выбираться отсюда, чтобы не оказаться в трудном положении.
— Спасибо тебе за слова о статье.
— Спасибо, что написала ее.
Маркус наклонился через меня, чтобы открыть дверь. Он вторгся в мое личное пространство, как об этом говорили на занятиях по психологии. Поэтому я инстинктивно вжалась в кресло. Но от этого он придвинулся ко мне еще ближе. Я почти вжалась в кожу сиденья, поэтому, чтобы выйти из машины, мне пришлось бы прыгнуть на заднее сиденье. Маркус оказался так близко от меня, что прошептал мне на ухо:
— Поговорю с тобой позднее.
В любом другом контексте это означало бы вежливую фразу, помогающую закончить разговор. Но в этом случае это означает гораздо больше. Я просто знаю об этом.
— Почему завтра должна быть суббота?!
Через секунду после того, как «кадиллак» тронулся и я стояла у двери в полной безопасности, мама спросила, кто водитель.
— Ты его не знаешь, — ответила я.
— Он твой парень?
— Нет, мама.
— Друг?
— Нет.
— Ну кто он тогда?
— Просто мальчик, мама, — ответила я. — Он никто.
— Он не может быть никем, Джесси.
Не могу вспомнить, когда моя мама была так близка к истине. У Маркуса Флюти нет шансов стать моим парнем, у него чуть побольше шансов стать моим другом. Но этот разговор в «кадиллаке» гарантировал, что Маркус Флюти никогда не может быть мне никем. По крайней мере не для меня.
Первое ноября
Хоуп!
Я думала, вчерашнее возвращение Безмозглой команды превратит этот хэллоуин в самый ужасный праздник из всех, которые я когда-либо отмечала. Я представляла, что, пока они были временно исключены из школы, они уладили свои разногласия и объединили усилия, чтобы отомстить мне. Чтобы унизить меня, они при всех точно обольют меня ведром поросячьей крови [25]. (Я сегодня прочитала сообщение Кэрри по Интернету.) К счастью, они все еще ненавидят друг друга, хотя пока их тактика запугивания не идет дальше ненавистнических взглядов, которыми они меня одаривают.
Довольно трудно понять мою напряженность, когда ты в тысяче миль от меня. Вот почему сегодня во время самоподготовки я составила таблицу. Это мой взгляд на собственную перспективу.
Твоя аналитически настроенная, Дж.
Ноябрь
Четвертое ноября
Есть только одна причина, по которой я могу оставаться такой спокойной по поводу Безмозглой команды. Причина, почему мне совершенно все равно, что они так явно игнорируют меня, или в случае Сары, начавшей по электронной почте кампанию против меня, чтобы заставить всех в десятом классе также ненавидеть меня, как и она. Причина, по которой сеансы физиотерапии не вызывают такой сильной боли, как прежде. Причина, почему больше не беспокоит внезапно и вновь вспыхнувший интерес отца к моей персоне, потому что, похоже, я вовремя смогу восстановиться перед соревнованиями в помещении в этом году. Причина, по которой бесконечная болтовня мамы по поводу визита Бетани на День благодарения не вызывает у меня желания проткнуть барабанные перепонки острой спицей.