Но я все еще не могу дождаться нашего завтрашнего разговора.
Двадцатое ноября
Мама стояла в ванной перед зеркалом и плакала.
— Неужели я настолько ужасная, что со мной нельзя общаться? — спросила она.
— Что?
— Должна же быть причина, по которой обе мои дочери ненавидят меня, — сказала она, вытирая слезы насквозь промокшим платком.
Либо у мамы начинается менопауза, или что-то очень плохое случилось опять.
— В чем дело?
— Бетти не приедет на День благодарения, — захныкала мама, осушая слезы. — Они с Грантом собираются на деловую вечеринку с какими-то партнерами, устраиваемую интернет-компаниями «.com».
Мама любит такие слова, как «точка-com». Это дает ей возможность чувствовать, что она идет в ногу со временем, что, впрочем, печально, учитывая, что технократия теперь пошла на спад. Бетани и Г-кошелек к этому отрицательно относятся.
— Полагаю, что деньги для нее важнее, чем семья. Думаю, там будет ресторанное обслуживание. Посмотрим, приготовят ли они пюре из сладкого картофеля — любимое блюдо Бетани.
Я просто поверить не могла, что сестра может оказаться такой суперсволочью. Мне, конечно, совершенно не хотелось ее видеть, но это уже в третий раз, когда она прокатывает маму, с тех пор как переехала в Калифорнию.
— Как будто то, что тебе исполнится сорок семь, уже само по себе недостаточно плохо, — сказала она, разглаживая кожу вокруг век. — Я — старая, и мои дочери ненавидят меня.
Ради бога. Двадцать четвертого день рождения мамы. В пятницу, следующую за Днем благодарения. Я совершенно забыла.
— Мамочка, мы, я не испытываю к тебе ненависти.
— Ты никогда не говоришь со мной, — возразила она. — Поэтому и я не чувствую потребности, поэтому… — Она остановилась, не договорив начатого предложения, повернула кран и побрызгала водой лицо.
Я посмотрела на маму: вода стекала с носа, тушь потекла по лицу, оставляя темные следы на щеках, светлые волосы прилипли ко лбу. И в первый раз в жизни увидела не только маму, но и реально существующего человека. Человека из крови и плоти, расстроенного отказом дочери приехать к ней, чувствующего то, что чувствовал бы любой другой на ее месте.
Внезапно испытала такое чувство вины за все те неприятности, которые когда-либо доставляла ей. Я — не Бетани. Я лучше ее.
— Мама, послушай, — сказала я. — Почему бы нам куда-нибудь не сходить в твой день рождения?
Она выглядела озадаченной.
— Разве в пятницу не вечер встречи выпускников и бал по этому случаю?
Это, конечно, мамино дело, что она у себя в карманном календаре отмечает день проведения бала и встречи выпускников в Пайнвилльской школе.
— Да.
— Итак, ты, и правда, не собираешься идти на бал?
Зачем ей надо все так усложнять, когда мне хочется быть с ней любезной?
— Думаю, мы уже прояснили этот вопрос, я в самом деле не собираюсь идти на бал, — произнесла я, точно имитируя интонацию мамы, используя при этом слова Маркуса. Его точная копия — Бизарро, анти-Маркус.
— Почему ты не идешь? — спросила мама. — Тебе следовало бы пойти на бал, вместо того чтобы околачиваться около старой матери.
— Ты только что жаловалась, что я провожу недостаточно времени с тобой.
— Но мне хочется, чтобы потом тебе было что вспомнить о школе.
Заявления, подобные этому, заставляют меня сомневаться, правда ли я вышла из ее чрева.
— Мам! Я никуда не иду.
— Почему?
— Ну мне не с кем.
— Ты не смогла найти себе сопровождающего?
Прорычав, я схватила полотенце для рук и закусила его.
— Маааааааааааааааааамм, — выла я сквозь сжатые зубы.
— Мне просто трудно поверить, что ты не нашла себе сопровождающего, вот и все, — сказала она, взбивая челку кончиками пальцев.
— Не могла бы ты оставить эту тему?
— Хорошо, — сказала она. — Извини.
Я разжала зубы и сделала маме предложение, от которого она точно бы не отказалась.
— Почему бы нам ни пройти по магазинам, а потом где-нибудь пообедать?
— Только мы вдвоем, — сказала она, ее лицо при этом прояснилось.
— Только мы вдвоем, — подтвердила я.
— Мне бы очень этого хотелось, — улыбнулась мама. — Пойти с тобой за покупками.
— Да, — сказала я. — Мы поищем антибальное платье.
Двадцать второе ноября
Я заканчивала быструю прогулку по окрестностям, как вдруг услышала, что кто-то обращается ко мне.
— Эй, Джесс!
Бриджит стояла на подъездной аллее и махала мне рукой. Я была крайне удивлена. Зачем я ей понадобилась? Мы уже не разговаривали месяц. Насколько знаю, она все еще считает, что в ее разрыве с Берком виновата я, хотя не я вешалась на ее парня.
— Джесс, иди сюда. Мне надо поговорить с тобой.
Она казалась безоружной. Поэтому я медленно подошла, переходя дорогу.
— Привет, — сказала она.
— Привет.
Бриджит нервничала. Она схватила свой хвост и стала гладить его.
— Ты чем-то сейчас занята?
— Да нет.
— Ты можешь зайти ко мне, чтобы мы смогли поговорить?
— Конечно, — ответила я. — Давай поговорим.
Я не была у нее очень давно. В доме прибавилось много разных милых безделушек из интернет-магазина. Но запах остался таким же: смесь чистящего средства с запахом смолы и сигаретного дыма.
— Ты хочешь что-нибудь выпить?
— Да, — ответила я. — Твой холодильник все еще набит диетической колой и специями?
Она улыбнулась и открыла холодильник. Внутри стояли две упаковки с колой, баночки и бутылочки, наполовину заполненные горчицей, кетчупом, майонезом и еще какие-то завернутые в фольгу неразличимые предметы.
— Некоторые вещи не меняются, — сказала она.
— Мама дома? — поинтересовалась я.
— Разве моя мама когда-нибудь дома?
Я восприняла это как ответ, что миссис Милхокович, как всегда, отсутствовала. Родители Бриджит развелись. Хотя ее отец платил хорошие алименты, миссис Милхокович приходилось работать администратором в таверне «У океана», чтобы свести концы с концами. Это было типичное для штата Нью-Джерси заведение на набережной, где подавалось жаркое из креветок, омаров и говядины по цене 12 долларов 99 центов, а указатели душевых и туалетов представляли собой деревянные дощечки с нарисованными на них спасательными кругами и чайками цвета морской волны.
Когда мы были маленькими, Бриджит почти каждый день приходила ко мне домой поиграть.
— Некоторые вещи никогда не меняются, — повторила я.
Мы молча пошли наверх. На стене рядом с каждой ступенькой в рамочках висели школьные фотографии Бриджит. Чем выше мы поднимались, тем младше она становилась. Когда мы забрались на верхнюю площадку, нас приветствовала улыбающаяся дошкольница с хвостиком в бело-розовом комбинезончике в клеточку. Вот такую Бриджит я помню больше всего.
Я едва узнала ее комнату. Все фотографии и безделушки «Бриджит и Берк» были убраны. На их месте висели плакаты с изображением кумиров кино: Мэрилин Монро, Одри Хепберн и Джеймса Дина.
Бриджит присела на краешек кровати. Это выглядело очень по-деловому. Я села в кресло, пытаясь вести себя как можно непринужденнее и не показать волнения, охватившего меня.
— Знаю, тебе интересно, зачем я позвала тебя, — сказала она.
— Да, точно, — согласилась я.
— Помнишь ту первую твою статью «Мисс Хайацинт Анастасия Вэллис: еще один позер?»
— Как я могу забыть статью, которая стала причиной драки в команде поддержки.
Она нервно хихикнула:
— А, да.
Бриджит встала и включила радио. Последнюю и самую неудачную песню Орландо напевала какая-то группа. Парень выл, что девушка «слишком хороша и слишком плоха для него». Я пила диетическую колу маленькими глотками. Жуткая преснятина. Надо три пакетика сахара, не меньше, чтобы улучшить ее вкус.