Конечно. После его экспериментов в прошлом году с футболочками, как у глупых девочек-подростков, Маркус должен был бы знать, что его желание сделать из себя образцового ученика окончательно собьет всех с толку.
— Кроме того, я нашел, чем заняться в свободное время, — продолжил он.
— Чем же?
— Ну, например, наигрываю песни «Нирваны» на гитаре, пишу в своем журнале, беседую со стариками. Использовал всю свою мудрость, чтобы помочь Лену выкарабкаться из дерьма. И у меня теперь в первый раз полностью не сексуально ориентированные отношения с женщиной.
— Подожди, — остановила я его, совершенно сбитая с толку. — Ты не занимаешься сексом с Мией?
Маркус засмеялся настолько громко, что я никогда в жизни не слышала, чтобы кто-то так громко смеялся. Стереофонический, окутывающий тебя смех. Это был такой смех, от которого у тебя что-то перехватывает в груди и ты не можешь вздохнуть, словно рыба, вытащенная из воды. Именно от такого смеха у человека может повредиться рассудок, но у меня он уж точно поврежден, поскольку я спросила у Маркуса то, что спросила.
— Ты такая забавная, — сказал он. — Спокойной ночи, подруга.
Маркус видит во мне совершенно несексуальную особу. Не буду напрягаться и усложнять наши отношения. Мне следует успокоиться.
Пятнадцатое ноября
Сегодня моя вторая редакционная статья вышла под следующим названием: «Король и королева бала в самом глупом свете». Реакция на нее была вполне предсказуемой: те, кто ненавидел меня, ненавидит меня по-прежнему. Те, кто не испытывал ко мне отвращения, все еще не испытывает. Они благодарят меня за мои откровенные замечания.
«Учащихся больше заботят предстоящие выборы короля и королевы бала, чем выборы президента, — писала я. — Они не должны уделять столько внимания выборам на балу, потому что это дает людям, пользующимся популярностью, власть и высокое положение в обществе, а это ударяет им в головы».
— Итак, я понял, что ты бойкотируешь бал, — сказал Маркус.
— Конечно, бойкотирую. Мой крестовый поход против бала — это удобный способ не упоминать тот факт, что никто не пригласил меня на него.
— Очень плохо.
— Почему очень плохо?
— Та-тта-та-тта.
— У меня, должно быть, сера в ушах накопилась, — сказала я. — Ты не мог бы повторить?
— Мы могли бы и тебя взять, — сказал он.
— Ты идешь на бал?
— Да, — ответил он.
— Ты идешь на бал?
— Да.
— Маркус Флюти, ты идешь на бал?
— Думаю, мы уже в достаточной мере прояснили, что я собираюсь пойти на бал.
— Ты хочешь пойти на бал?
— Я бы мог прожить без этого, — сказал он. — Но Мия очень хочет пойти.
Так легко забыть, что у Маркуса есть девушка, так редко он упоминает о ней. Только в подобные моменты, как этот, или когда я вижу, как они целуются в коридорах, я вспоминаю об этом факте: я его первая, никак не связанная с сексом подруга.
— Это так лицемерно! — закричала я. — Ты — настоящий предатель. Ты превращаешься точно в тот же тип учеников, любителей ходить по балам, в ханжу, примерного мальчика, которого хочет в тебе видеть администрация школы.
— Предатель? Ведь не я писал статью против балов.
— Но ты согласился с ней.
— Я никогда не был на балу, поэтому не знаю, согласен ли я с этой статьей или нет.
Эта отговорка в духе Хай просто взбесила меня.
— Тебе не надо даже ходить на бал, чтобы знать, что этот вечер посвящен восхвалению «высшего света» и их поклонников.
— В отличие от тебя мне нравится иметь мнение основанное на достоверной информации.
Я вышла из себя за считанную долю секунды:
— Что это все означает?
— Это значит, что ты очень быстро высказываешь суждения о вещах, о которых имеешь мало понятия.
Я повесила трубку.
Через тридцать секунд я позвонила снова.
— Извини, что бросила трубку. Это не очень хорошая выходка.
— Это искренняя, неподдельная реакция, сказал он. — Я тебя вывел из себя.
— Я до сих пор сержусь.
— Хорошо.
— Хорошо.
Пауза.
— Поговорим завтра?
— Да. До свидания.
До тех пор пока я не повесила трубку второй раз, я увидела еще один прорыв в наших отношениях. Меня разозлило то, что сказал Маркус. Его слова перестали быть такими дурманящими только потому, что это были его слова. С Маркуса спал ореол мистики.
Но я все еще не могу дождаться нашего завтрашнего разговора.
Двадцатое ноября
Мама стояла в ванной перед зеркалом и плакала.
— Неужели я настолько ужасная, что со мной нельзя общаться? — спросила она.
— Что?
— Должна же быть причина, по которой обе мои дочери ненавидят меня, — сказала она, вытирая слезы насквозь промокшим платком.
Либо у мамы начинается менопауза, или что-то очень плохое случилось опять.
— В чем дело?
— Бетти не приедет на День благодарения, — захныкала мама, осушая слезы. — Они с Грантом собираются на деловую вечеринку с какими-то партнерами, устраиваемую интернет-компаниями «.com».
Мама любит такие слова, как «точка-com». Это дает ей возможность чувствовать, что она идет в ногу со временем, что, впрочем, печально, учитывая, что технократия теперь пошла на спад. Бетани и Г-кошелек к этому отрицательно относятся.
— Полагаю, что деньги для нее важнее, чем семья. Думаю, там будет ресторанное обслуживание. Посмотрим, приготовят ли они пюре из сладкого картофеля — любимое блюдо Бетани.
Я просто поверить не могла, что сестра может оказаться такой суперсволочью. Мне, конечно, совершенно не хотелось ее видеть, но это уже в третий раз, когда она прокатывает маму, с тех пор как переехала в Калифорнию.
— Как будто то, что тебе исполнится сорок семь, уже само по себе недостаточно плохо, — сказала она, разглаживая кожу вокруг век. — Я — старая, и мои дочери ненавидят меня.
Ради бога. Двадцать четвертого день рождения мамы. В пятницу, следующую за Днем благодарения. Я совершенно забыла.
— Мамочка, мы, я не испытываю к тебе ненависти.
— Ты никогда не говоришь со мной, — возразила она. — Поэтому и я не чувствую потребности, поэтому… — Она остановилась, не договорив начатого предложения, повернула кран и побрызгала водой лицо.
Я посмотрела на маму: вода стекала с носа, тушь потекла по лицу, оставляя темные следы на щеках, светлые волосы прилипли ко лбу. И в первый раз в жизни увидела не только маму, но и реально существующего человека. Человека из крови и плоти, расстроенного отказом дочери приехать к ней, чувствующего то, что чувствовал бы любой другой на ее месте.
Внезапно испытала такое чувство вины за все те неприятности, которые когда-либо доставляла ей. Я — не Бетани. Я лучше ее.
— Мама, послушай, — сказала я. — Почему бы нам куда-нибудь не сходить в твой день рождения?
Она выглядела озадаченной.
— Разве в пятницу не вечер встречи выпускников и бал по этому случаю?
Это, конечно, мамино дело, что она у себя в карманном календаре отмечает день проведения бала и встречи выпускников в Пайнвилльской школе.
— Да.
— Итак, ты, и правда, не собираешься идти на бал?
Зачем ей надо все так усложнять, когда мне хочется быть с ней любезной?
— Думаю, мы уже прояснили этот вопрос, я в самом деле не собираюсь идти на бал, — произнесла я, точно имитируя интонацию мамы, используя при этом слова Маркуса. Его точная копия — Бизарро, анти-Маркус.
— Почему ты не идешь? — спросила мама. — Тебе следовало бы пойти на бал, вместо того чтобы околачиваться около старой матери.
— Ты только что жаловалась, что я провожу недостаточно времени с тобой.
— Но мне хочется, чтобы потом тебе было что вспомнить о школе.
Заявления, подобные этому, заставляют меня сомневаться, правда ли я вышла из ее чрева.
— Мам! Я никуда не иду.
— Почему?
— Ну мне не с кем.