— Абсолютно в узком, интимном кругу, — поддакивала прокурорша, — и вы сейчас же, сейчас нам обещаете!
Казалось, все было отлично — все любезнейше улыбались, и расшаркивались, и кланялись, — но Пастухов не выпускал из рук пробку и решил двигаться к цели, презрев приличия.
— Все же, ваше превосходительство, если говорить не о журавле в небе, а о том воробье, который зажат в кулак…
— Но какой же такой воробей? — поднимал брови прокурор.
— Ах, что — воробей! — говорил Пастухов. — Я чувствую себя тараканом в спичечной коробке!
— Воробей! Таракан! После такого фурора! Однако вы избалованы! И позвольте… если вы опять насчёт…
— Да, ваше превосходительство, я опять насчёт, — продолжал Пастухов.
— Ах, опять насчёт вашей неприятности? Но, господи боже, завтра я дам распоряжение, и… пожалуйста, пожалуйста, поднимайтесь в поднебесье журавлём или там ясным соколом и летите, куда вам угодно!.. Голубчик Ознобишин, прошу вас, скажите завтра, чтобы мне дали ето дело… ну, это недоразумение с господином Пастуховым.
— И с Цветухиным, — вставил Пастухов.
— И с господином Цветухиным. Пожалуйста. И потом — минуточка, — что это вон там за лысина, вон у лотереи, это — не подполковник? Попросите его, голубчик, чтобы подошёл…
— Вот! — вздохнул с великим освобождением Пастухов. — Вот теперь готов я не только читать на эстраде, но — если угодно — нарядиться испанкой и танцевать с кастаньетами!
— А мы вас и заставим, и заставим! — посмеивался прокурор, откланиваясь и следуя за своей дамой.
Пастухов стоял, будто задымлённый победой в славной кампании, — ноздри его шевелились, губы были жёстко приоткрыты, словно он держал во рту невидимую добычу. Оба друга созерцали его с благоговением.
— Прав я? — жадно спросил Мефодий.
— Ты пророк! — великодушно пожаловал Пастухов и торжественно воткнул пробку в горлышко графина. — Суп сварен. Она мне больше не нужна.
Он взял друзей под руки:
— Левое плечо вперёд! В буфет, марш!..
Маршировать было, конечно, немыслимо, — надо было пробираться, протискиваться сквозь гудящие рои публики. В буфет тянулись все, кто выиграл в лотерее, чтобы «спрыснуть» выигрыш, и кто проиграл — выпить с горя, и кто совсем не играл, а предпочитал тратить деньги, не омрачая удовольствия превратностями судьбы.
Виктор Семёнович Шубников принадлежал к людям, действовавшим наверняка. Окружённый закадычными товарищами, он провёл за столиком все время, пока в зале читали артисты, и не собирался менять место. Ему только хотелось взглянуть на Лизу, — какова она в новой роли, рядом с дамами общества. И, выбравшись из буфета, он постоял в отдалении от лотереи, укрываясь между людьми и наблюдая за женой. Да, он мог сказать себе, что решительно счастлив: платье Лизы было богаче всех, украшения на ней — несравнены по блеску, причёска её — много выше других, — может быть, самая высокая на балу. Около её колёса толпилось больше всего публики, она улыбалась очаровательнее всех, она двигалась легче и плавнее других дам, от прикосновения её рук вещи будто дрожали, — нет, она недаром носила фамилию Шубникова!
Витенька подошёл к ней с расплывшимся лицом.
— Я вижу, ты скоро расторгуешься?
— Сидение в магазине пошло впрок, — весело ответила она. — Ты выпил?
— В кругу друзей, в кругу друзей! Мы ждём тебя.
— Не могу. Видишь, что творится, — сказала она и так же весело, мимоходом, прибавила: — Ты ничего не имеешь против? Меня пригласил Цветухин танцевать.
Ему даже понравилась эта неожиданность, — прекраснодушие растворило все его чувства, успех жены казался ему собственным успехом.
— Если ты меня будешь спрашивать, я всегда тебе разрешу!
Она не отозвалась, а только ещё живее захлопотала, сличая выигравшие билетики с ярлыками вещей: хлопот было и правда чрезвычайно много.
Витенька возвратился в буфет с ощущением зачарованного поклонника. По пути он гадал у цыганки. Попугай вытянул ему из ящичка полезное правило жизни, гармонировавшее с его убеждениями: «Добивайся настойчиво, и вскоре достигнешь своего. Помни, что тебе завидуют».
Он увидел Цветухина с Пастуховым, которые искали свободное место. Проходя, он раскланялся с Егором Павловичем и предложил разделить компанию за своим столом.
— Вы, поди, тогда у Очкина подумали, что я нелюдим. Но, знаете, было неважное настроение! А нынче симпатичный вечер, не правда ли? Моя жена говорит, — вы с ней танцуете?
— Вальс она обещала, наверно, вам? — спросил Цветухин.
— Я переуступаю! — от всей щедроты сердца объявил Витюша.
Он хотел поздороваться с Пастуховым и был изумлён, что тот его просто не приметил, как будто Виктор Семёнович своей персоной входил в состав электрического освещения, не больше. Это было настолько разительно, что Егор Павлович опешил не меньше Витюши и попытался замять обидную неловкость и даже дёрнул друга за рукав, но из всех стараний ничего не получилось, — Витюша отошёл ни с чем.
Александр Владимирович с необычайной даже для него пристальностью глядел в угол, где поблёскивал затылок и вспыхивали очки Полотенцева. Подполковник разговаривал с прокурором. Пастухов следил за тончайшими изменениями лица его превосходительства, за оттенками и вариациями его жестов, словно читая издалека все помыслы прокурора, и вряд ли он узнал бы больше из этой недолгой значительной беседы, если бы слушал её, стоя рядом.
— Господь с вами, — говорил прокурор с поощрительной усмешечкой, — вы до смерти истомили наших служителей муз! Смотрите, какие дарования, а? Гордость и слава, а?
— Конечно, выше превосходительство, — соглашался подполковник, — но мне продолжает казаться, они служат не только музам, но отчасти некоторому ложному направлению.
— Казаться? — переговаривал прокурор. — Этого маловато, согласитесь. Дела-то ведь, как вы мне докладывали, никакого? Нет, нет, давайте-ка отпустим их души на покаяние!
— В том и беда, ваше превосходительство, что они не склонны принести покаяние.
— Ну а если, однако, не в чём, а?
— У каждого есть что-нибудь такое, в чём не мешает покаяться.
— Что-нибудь такое? — снова переговорил прокурор, и уже с нетерпением.
— И потом, ведь это им на пользу, ваше превосходительство.
— Полагаю, не во вред. И, может быть, по справедливости вы правы. Но по закону — нет. Покорно прошу подобрать материал, и я прекращу производство.
— Все дело, ваше превосходительство, понемногу приходит к концу: нынче умерла Рагозина.
— От болезни? — утверждающе и остро спросил прокурор.
— От родов.
— И что же?
— Не отрицала, что муж был главарём.
— И, может быть, ещё чего-нибудь не отрицала? — полюбопытствовал прокурор, продолжая насторожённо исследовать очки подполковника.
— Не отрицала, чего, по очевидности дела, не следовало отрицать, — несколько загадочно ответил Полотенцев и потёр свою математическую шишку.
— Ну-с, меня ждут партнёры, — закончил прокурор. — Извините, помешал развлекаться. Но все из-за артистов. Какие таланты, а? Вытянули что-нибудь в лотерее, нет? Не везёт? Что вы! Вам всегда везёт! Корову желаю вам, корову!
Он удалился в карточный зал, а Полотенцев пошёл к выходу, совсем близко миновав Пастухова и не поклонившись: во-первых, было не в его обычае считать знакомыми тех, кого он узнавал по служебной обязанности, во-вторых, на поклон жандарма могли и не ответить.
Пастухов пропустил подполковника, с напряжённым увлечением раскуривая папиросу, и потом массивные его плечи, живот и грудь стали чаще и чаще подёргиваться от беззвучного смеха. Он обнял Цветухина, озарённый довольством и беззаботностью, и повёл его к столу, за которым уже поместился Мефодий. Они приказали чуть-чуть подогреть бордо и наполнить им выигранный графин. Они болтали, на разные лады возвращаясь к тому, что их одинаково занимало в эту минуту: после встречи прокурора с подполковником, которую Пастухов уверенно истолковал в свою пользу, недавние терзания оборачивались курьёзным анекдотом, и оставалось только выпить.