Девушки мечутся по комнате, что-то прибирают, переставляют.
Раздается стук в дверь. Это действительно пришел профессор Вейерштрасс.
— О, у вас здесь совсем не светлая комната. Я скажу сестрам. Они помогут устроиться. Поищут комнату у знакомых, — говорит он ворчливо.
Он садится за стол и что-то вздыхает. Видно, расстроен.
— Соня, — позвольте мне так вас называть, — я должен вас огорчить, — говорит он. — Несмотря на все мои старания, вас в университет не принимают. И даже слышать не хотят. Но вы не падайте духом. Я буду с вами заниматься сам. Вы согласны?
Софья вспыхивает.
— О, профессор. Я так вам благодарна…
— Вот и начнем сегодня.
— А как же Юлия?
— Мы устроим и вашу подругу.
Да, несмотря на авторитет Вейерштрасса, несмотря на его просьбу, Софью Ковалевскую в Берлинский университет не приняли. Только потому, что она не родилась мужчиной.
«…Доселе непреклонная воля высокого совета никак не допускает к нам вашего женского слушателя, который мог бы оказаться весьма ценным», — писал Вейерштрасс профессору Кенигсбергеру в Гейдельберг.
Вейерштрасс стал заниматься с Софьей Ковалевской два раза в неделю. И приносил ей свои лекции. Он все больше удивлялся способностям и трудолюбию своей ученицы. Когда она занималась какой-либо математической проблемой, для нее не существовало ничего окружающего. Ее острый ум проникал в самую суть вопроса. Ее размышления поражали своей стройностью и глубиной.
«Могу заверить, что я имел очень немногих учеников, которые могли бы сравниться с нею по прилежанию, способностям и увлечению наукой», — писал Вейерштрасс своему другу.
Он вскоре мог говорить с ней, как равный с равной. И это делало их занятия и для него чрезвычайно увлекательными и интересными.
ГЛАВА XXX
Вот уже три месяца Лиза Томановская живет в Лондоне. Она ходит на рабочие собрания, на митинги, бывает на заседаниях Генерального совета и секций Интернационала.
Почти ежедневно Лиза занимается в библиотеке Британского музея, изучая исторические науки. Она любит эти длинные столы с сидящими за ними, молчаливо склоненными над книгами людьми, тишину, шелест переворачиваемых страниц.
Библиотека похожа на храм, храм мысли. Сама обстановка здесь располагает к глубокому раздумью, к проникновению в прошлое, к мечтам о будущем.
Не было такой книги, которую нельзя было бы здесь получить. Старый библиотекарь, к которому обращалась Лиза, напоминал жреца. Казалось, он знал наизусть все каталоги, все названия. Он молча брал написанный Лизой листок и вскоре приходил с требуемой книгой.
Лиза читала, делала у себя пометки.
Ее интересовало чартистское движение. Революция 1848 года. Истоки рабочего вопроса.
Лиза ходила по улицам Лондона, и тени прошлого обступали ее со всех сторон.
Она видела, как с барабанным боем и развернутыми знаменами шли на фабрики рабочие и вдребезги разбивали машины.
Машина им казалась виновницей всех бед, их нужды и голода. Из-за нее они потеряли работу и были выброшены на улицу. Тогда они еще не понимали, что виной всему — капиталистическая эксплуатация.
Правительство собиралось расправиться с луддитами[3]. Но в их защиту в парламенте выступил великий поэт, лорд Байрон.
Лиза представляла себе, как по этим же лондонским улицам проходили чартисты. Они шли на свои митинги ночью, после трудового дня. Многие тысячи людей. Факелы освещали их изможденные лица.
На их знаменах было написано:
«Рабочие — истинно благородная часть нации!»
«Побольше свиней, поменьше попов!»
«Продав одежду, купи оружие!»
Но особенно много было знамен, на которых повторялся один и тот же лозунг:
«Всеобщее избирательное право! Хартия! Хартия![4]»
Рабочие требовали всеобщего избирательного права. Чтобы был отменен имущественный ценз[5]. Чтобы в парламенте заседали не одни только помещики и фабриканты, но и представители рабочих, народа.
В борьбе за это дело они создали свою партию. Это была первая в мире рабочая партия.
Но они еще не знали, как добиться своих прав. Они были против действия силой, против восстания. Они хотели убедить капиталистов и помещиков в необходимости равенства. И это привело к разгрому партии.
Лиза идет и думает о том, как необходимо изучать историю, чтобы не повторять пройденного пути, не делать тех же ошибок.
Иногда Лиза ходила гулять вместе с Женнихен. У них оказалось много общего в привычках, взглядах, вкусах, и они подружились. Кроме того, Женни привыкла всегда быть вместе со своей сестрой Лаурой, которая была на два года младше ее. С ней они обсуждали прочитанные книги, жизненные события, интимные дела. Но недавно Лаура вышла замуж и уехала во Францию, и Женни без нее очень скучала.
Женни была в курсе всех революционных событий. Она особенно интересовалась освободительной борьбой ирландцев и под псевдонимом «Дж. Вильямс» писала в защиту ирландцев статьи в газеты, которые имели большой успех.
Вся семья Маркса бывала на собраниях, устраиваемых в поддержку ирландцев.
Обычно Женни носила сверх платья подаренный ей польскими повстанцами крест на черной ленте. Этой реликвией она очень дорожила. В знак солидарности с ирландцами она заменила черную ленту на зеленую — национальный цвет Ирландии.
Женни побывала с Лизой в музеях города. Они проехали по первой в мире подземной железной дороге. Бродили по Гайд-парку, этому любимому месту отдыха англичан.
Гайд-парк находился в центре города, вблизи были шумные улицы, но он напоминал собой просторный деревенский луг, обсаженный деревьями.
Что больше всего удивляло Лизу — здесь можно было ходить, сидеть и лежать на траве. И парк был доступен каждому. А в Петербурге вообще простолюдинов в парки не пускали.
Женни рассказала Лизе историю Гайд-парка.
Когда-то, в годы средневековья, здесь устраивались празднества. Обычно они начинались шествием цеховых организаций. Каждый цех нес свое знамя и свои знаки отличия: цирюльники — мыло и бритву, сапожники — кожи и шило, портные — ножницы и иглу. Потом прямо под открытым небом начинались представления, которые заканчивались плясками и играми. Тут же стояли столы с яствами и напитками, лоточники выкрикивали свой товар.
В Гайд-парке устраивались народные собрания, митинги.
— Недавно тут был митинг в поддержку ирландцев. Этот митинг организовало Международное товарищество рабочих. Здесь было столько народа, около семидесяти тысяч людей. Это по данным газет. Но ведь газеты английские, значит, цифра явно преуменьшена, — сказала Женни. — Парк представлял сплошную массу мужчин, женщин и детей. Даже деревья до самых макушек были усыпаны людьми, всюду видны знамена, а сверх знамен вздымались красные фригийские колпаки[6]. Все пели «Марсельезу».
Женни и Лиза подходят к той части парка, где специально отведена площадка для ораторов. Здесь мог выступить каждый, говорить, что он хочет, читать, петь.
Вот и сейчас какой-то бородатый человек с лицом пророка призывал всех к покаянию. Молодой энергичный мужчина рассказывал о преимуществе нового сорта табака. Старушка нараспев читала псалмы. А негр говорил об освободительной борьбе.
Девушки остановились послушать.
Как вдруг пошел дождь. Правда, у них был с собой зонтик — англичане всегда ходят с зонтиками. Но стал наползать туман. Он шел такой плотной стеной, что сразу вокруг стало темно.
Подруги вышли из Гайд-парка. Лиза привыкла к туманам в Петербурге, но все же ничего подобного она никогда не испытывала. Ничего не видно было в двух шагах. Люди натыкались друг на друга. Выли сирены, кричали кучера кебов, пронзительно звонили омнибусы.
Женни и Лиза едва добрались до Мэйтленд-парк-род.
3
Так они назывались, по фамилии рабочего Лудда, якобы первого разбившего свой ткацкий станок. Теперь установили, что Лудд — фигура вымышленная.
5
Имущественный ценз — когда правом выбирать и быть избранными пользовались только люди, имевшие имущество: дома, фабрики, землю.
6
Фригийская шапка, или фригийский колпак, — головной убор, который в Греции и Риме надевали на рабов, отпускаемых на волю. Во время французской революции 1789 года фригийский колпак стал символом свободы.