В 331 году до нашей эры жители пришедшего в упадок Вавилона отправили к македонцу послов с приглашением войти в их город с миром. Александр был поражён богатством и величием этого всё ещё крупнейшего города мира и задержался там. В Вавилоне Александра встретили как освободителя. А впереди лежал весь мир, который следовало покорить.
Не прошло и десяти лет, как круг замкнулся. Владыка Востока — Александр, усталый, измученный нечеловеческим напряжением восьми последних лет, но полный планов и замыслов, — возвратился в Вавилон. Он готов был уже к завоеванию Египта и походу на Запад, чтобы подчинить себе Карфаген, Италию и Испанию и дойти до предела тогдашнего мира — Геркулесовых столбов. Но в разгар приготовлений к походу занемог. Несколько дней Александр боролся с болезнью, совещался с полководцами, готовил к походу флот. В городе было жарко и пыльно. Летнее солнце сквозь марево накаляло рыжие стены многоэтажных домов. Днём затихали шумные базары, оглушённые невиданным потоком товара — дешёвых рабов и драгоценностей, привезённых воинами с индийских границ, — легко доставшейся, быстро уходящей добычей. Жара и пыль проникали даже сквозь толстые стены дворца, и Александр задыхался — за все эти годы он так и не смог привыкнуть к жаре своих восточных владений. Он боялся умереть не потому, что трепетал перед смертью, — к близости смерти, чужой да и своей, он привык в боях. Но смерть, понятная и даже допустимая десять лет назад, сейчас была немыслима для него, живого бога. Александр не хотел умирать здесь, в пыльной духоте чужого города, так далеко от тенистых дубрав Македонии, не исполнив своего предназначения. Ведь если полмира столь послушно легло к копытам его коней, то, значит, и вторая половина мира должна присоединиться к первой. Он не мог умереть, не увидев и не покорив Запада.
И когда владыке стало совсем худо, он вспомнил о том единственном месте в Вавилоне, где ему должно полегчать, потому что именно там он уловил, вспомнил — а вспомнив, удивился — аромат македонского, напоённого светлым солнцем, журчанием ручейка и запахом трав, леса. Александр, ещё великий, ещё живой, в последней остановке на пути в бессмертие, приказал перенести себя в висячие сады…
Навуходоносор, создавший эти сады, руководствовался благородной причудой деспота, ибо у деспотов тоже бывают причуды благородные — для кого-то, но никогда для всех. Навуходоносор любил свою молодую жену — индийскую принцессу, тосковавшую, как и Александр, в пыльном и лишённом зелени Вавилоне по свежему воздуху и шелесту деревьев. Царь вавилонский не перенёс столицу к зелёным холмам Мидии, а сделал то, что недоступно прочим смертным. Он перенёс сюда, в центр жаркой долины, иллюзию тех холмов.
На строительство садов — приюта для царицы — были брошены все силы древнего царства, весь опыт его строителей и математиков. Вавилон доказал всему свету, что может создать первый в мире монумент в честь любви. И имя царицы сказочным образом смешалось в памяти потомков с именем иной, ассирийской правительницы, а сады стали известны как «сады Семирамиды» — может, это была ревность человеческой памяти, для которой великое деяние должно быть связано с великим именем. Царица Тамара никогда не жила в замке, названном её именем, и никогда, будучи женщиной благочестивой, любящей своего второго мужа и детей, не помышляла о том, чтобы скидывать со скал незадачливых любовников. Но трагедия должна быть освящена великим именем: иначе ей недостаёт драматизма.
Сады, созданные строителями Вавилона, были четырёхъярусными. Своды ярусов опирались на колонны высотой в двадцать пять метров. Платформы ярусов, сложенные из плоских каменных плит, устилал слой камыша, залитого асфальтом и покрытого листами свинца, чтобы вода не просочилась на нижний ярус. Поверх этого был насыпан слой земли, достаточный для того, чтобы здесь могли расти большие деревья. Ярусы, поднимаясь уступами, соединялись широкими пологими лестницами, выложенными цветной плиткой.
Ещё шло строительство, ещё дымили кирпичные заводы, где обжигали широкие плоские кирпичи, ещё брели с низовьев Евфрата бесконечные караваны повозок с плодородным речным илом, а с севера уже прибыли семена редких трав и кустов, саженцы деревьев. Зимой, когда стало прохладнее, на тяжёлых повозках, запряжённых быками, начали привозить в город большие деревья, тщательно укутанные во влажную рогожу.
Навуходоносор доказал свою любовь. Над стометровыми стенами Вавилона, настолько широкими, что на них могли разъехаться две колесницы, поднималась зелёная шапка деревьев сада. С верхнего яруса, нежась в тенистой прохладе, слушая журчание водяных струй — день и ночь рабы качали воду из Евфрата, — на много километров вокруг царица видела лишь скучную, плоскую землю своей державы. Была ли она счастлива в этих садах?