Ветер усилился, сквозь снежную пелену не видно ни зги. Но Пурэв хорошо знал местность и чувствовал дорогу интуитивно. Домой он добрался только к полуночи. Овец в загоне почему-то не было. Соседи не спали, сквозь тоно пробивался розоватый свет горящей свечи.
Две собаки Довчина надрывно залаяли, но, узнав Пурэва, смолкли и побежали следом, виляя хвостом.
На лай собак вышла жена Довчина:
— Пурэв, беда у нас. Муж потерялся, пошел утром вниз с отарой и до сих пор ни слуху ни духу… Мы заждались… А его нет и нет. Похоже, попал в пургу, заблудился…
В голосе женщины было такое отчаяние, что Пурэв, не мешкая ни минуты, повернул к лошади.
— Да постой же ты! Хоть чаю выпей… Надо доху надеть, — сказала она, но Пурэв как не слышал. Вскочил на лошадь и тут же растворился в ночной тьме.
Такой метели Пурэв в жизни своей не видал. Ничего не разглядеть на расстоянии вытянутой руки. В кромешной тьме где-то по степи брела отара овец. Но Довчин, видно, тоже родился удачливым. Пурэв знал степь как свои пять пальцев и быстро нашел его. Довчин долго брел с овцами, подгоняемый ветром, остановить отару не было никаких сил. Застряли они у камышей. Довчин почти совсем замерз, когда Пурэв наконец нашел его. «Куда же гнать овец, — стал думать Пурэв, — где переждать пургу?»
Внезапно тревожная мысль пронзила его: скоро кончится эта ночь — его последняя ночь на свободе.
Нет ничего хуже, чем обмануть доверие человека. Но нельзя и бросить замерзающего Довчина, овец. Бросить овец — значит принести ущерб своему народу.
Даже голова заболела от множества мыслей. Но тут, к счастью, Довчин очнулся. Подбородок его дрожал, в горле хрипело, он бессмысленно смотрел в одну точку.
— Прости, что я тогда ударил тебя… Закон правильно меня наказал. Я искуплю вину… Сейчас самое главное — вывести овец из пурги. Ты-то как, ничего? Тогда давай погоним овец. Дойдем до горы, укроемся, и сами спасемся, и овец спасем, — сказал Пурэв.
Наконец метель улеглась, Пурэв с трудом дотащил еле живого Довчина до дома. Даже не выпил чаю, так спешил в сомон.
Прилаживая к седлу торбу с одеждой и табаком, Пурэв услышал — зовет соседка. Довчин лежал в постели на высоко взбитых подушках; едва Пурэв вошел, Довчин открыл кошелек, вынул сто тугриков и протянул гостю. «Возьми, ты спас мне жизнь», — говорили его глаза, в которых все еще притаился страх. Но Пурэв так взглянул на Довчина, что тот смущенно отвел глаза и спрятал свои тугрики. Потом Пурэв вышел из юрты и хлопнул дверью. Срок его пребывания на свободе кончился.
Перевал
(перевод Л. Скородумовой)
— Ангараг-то ведь совсем слег, чуть не при смерти. Еще несколько дней, и уж точно, не встанет. Суровый он человек. Наконец хоть спину разогнем… Ха, ха, ха!
В придорожной чайной много народу. Алима совсем забегалась. Тонкая ткань дэли прилипла к телу. Услышав, что болтает ухмыляющийся Лхам, она едва не уронила поднос. Горло сжалось, дыхание перехватило. Не о пустяках ведь, а о жизни и смерти идет разговор. Чему же так радуется Лхам?
Есть такая звезда — Ангараг. Почему ей так нравится человек со звездным именем? Алима и сама не знает. Неужели нельзя друг к другу просто по-хорошему относиться? Ангараг, зайдя в чайную, всякий раз нарочно громко объявлял:
— Пришел пить чай у моей Алимы…
Алима смущалась, но тут же бежала на кухню, быстро варила чай с молоком и приносила ему.
— Посиди немного со мной. Не люблю один чай пить, не привык…
Алима садится рядом, подперев кулачком подбородок. Замечает — на висках седины все больше. Ангараг пьет чай, просматривая записи в книге жалоб и предложений; то и дело подмигивает Алиме:
— Ну, спасибо. На весь день силы набрался. Чай человеку придает бодрости. До свиданья, скоро опять зайду.
Ангараг крепко пожимал маленькую руку девушки и уходил. Он спешил на поля, ездил из бригады в бригаду, торопил людей — урожай ведь не станет ждать. Каждый день Алима слышала что-нибудь о нем. Потому что не было ни одного дела, в котором бы Ангараг не принимал участия.
— Хороший у нас председатель. И в людях разбирается, и работу знает. Настоящий партиец, — хвалят его люди.
Но Лхам не может слышать это спокойно. Он подолгу засиживается в столовой, пьет чай пиалу за пиалой. Конечно, он заметил, как Ангараг относится к Алиме, и теперь то и дело зло подшучивает над ней.
Скажет что-нибудь двусмысленное и забавляется ее смущением.
Однажды на собрании Ангараг сказал, что Лхам пользуется служебной машиной в личных целях. Это было справедливо, но Лхам затаил обиду, а теперь злорадствует, узнав о его болезни.