После ужина часто бывало очень интересно. Это время папа обычно проводил с нами. Большей частью, когда убирали ужин, мы располагались вокруг обеденного стола. Папа оставался на своем месте, спиной к двери в маленькую комнату.
Возле него на столе стояла фанерная коробка из-под гильз "Катык и К°", разделенная перегородочкой на две половины. В одной лежали гильзы, которые он сам набивал, в другой — табак и машинка для набивания гильз, надетая на металлическую палочку с деревянной ручкой. Как запомнились все его жесты, привычные для него и всех нас, одни и те же, милые, уютные, неповторимо-папины, ушедшие вместе с ним, но для меня незабываемые. Вот всегда по-одинаковому насыпает табак в машинку, защелкивает ее, надевает на нее гильзу и проталкивает в гильзу табак металлическим стержнем; вот зажигает спичку одной правой рукой, придерживая спичечную коробочку на столе той же рукой. Все это настолько знакомо и изучено, что кажется незыблемым, как жизнь, как земля.
Часто в эти часы мы читали вслух. И не только стихи, а, например, Гоголя, особенно "Ночь перед Рождеством", иногда вырезали и клеили вырезальные листы. Эти листы бывали в то время очень интересными. Домики разных народов, пароходы, замки или ветряные мельницы, все было одинаково интересным. Работа по вырезанию и склеиванию требовала точности, и тут папина педантичная аккуратность приходилась очень кстати.
Помню, как трудно мне, нетерпеливой и порывистой, было тщательно вырезать зубчики по краям частей изображений, аккуратно намазывать загибы клеем.
Универсальный клей "Синдетикон" в желтых с синим тюбиках, которые мы протыкали булавкой, клеил безукоризненно. При его помощи можно было склеивать чуть ли не стекло с железом. Мы покупали "Синдетикон" в "Надежде" и употребляли его постоянно, при всех своих поделках. Детское обостренное восприятие жизни рождало индивидуальные, личные отношения со всем окружающим, вплоть до отдельных вещей. Так было и с "Синдетиконом". У меня были с ним сложные отношения. Мои маленькие, торопливые и не совсем аккуратные пальчики постоянно были все в клею, и картинки пачкались ими. Если я клеила какие-нибудь части листа самостоятельно, то нередко эти части бывали замусоленными и неаккуратными. И все-таки я нежно любила "Синдетикон", как верного друга, сопровождавшего множество наших разнообразных затей и предприятий. Так вспоминается его специфический запах, булавка с налипшим на нее густым куском клея, коварные разрывы тюбика, когда "Синдетикон" начинал лезть с другого конца, пачкая все кругом (особенно часто, конечно, в моих руках).
Такие же особые, личные отношения были у нас и с разноцветным пластилином, из которого мы любили лепить, и с переводными картинками, и с карандашами, и с тетрадями для рисования, в которых белые листы великолепной ватмановской бумаги отделялись друг от друга разноцветными листиками папиросной бумаги — розовыми, голубыми, бледно-зелеными.
Когда я была совсем маленькой, в эти вечерние часы часто усаживалась к папе на колени, а он делал вид, что вынимает у меня из затылка пробку. С этой целью он даже носил в жилетном кармане маленькую пробочку, я этому наполовину верила и наполовину — нет. Верила, потому что все, что Исходило от папы, было незыблемым, а не верила, потому что была умна и потому что все окружающие смеялись. Иногда мы взбирались к папе на колени оба, и наши двадцать пальчиков начинали совершать прогулки по лесу — его волосам и по полю — лысине, пока на них не начинала лаять страшная собака из его рта конуры. Но все это было еще на старой квартире. На новой мы были велики для таких забав и занимались более взрослыми делами.
Иногда папа любил после ужина затеять с нами борьбу, с тем, чтобы положить одного из нас на обе лопатки. Со мной нелегко было справиться — я была очень ловкая и увертливая, так что выскользала из рук, как маленькая змейка. Помню, что и мальчишки, борясь со мной, далеко не всегда быстро одерживали победу. А была область, где им совсем не удавалось меня побе-дить: я умела влезать на прямой, лишенный ветвей ствол березы. У нас была одна такая береза в саду, и я хорошо помню, как я влезала на нее, а знакомые мальчики, и в первую очередь слабый и довольно трусливый Сережа, стояли внизу, задрав носы, и с завистью смотрели вверх на смелую и ловкую девчонку.