Синебрюхов сразу же заговорил о том, что надо снять со сталеваров этого молокососа, иначе он, Синебрюхов, отказывается работать.
Михаил молчал. Мастер, конечно, прав. А если даже немного и неправ, ему сделают снисхождение, потому что от мастера зависит работа не одной, а целых трех или четырех печей. И в его воле распределить марки так, чтобы выплавить больше стали. Где печи работают хорошо, он может дать легкие марки, их не трудно скоро сварить, а качественные пусть варят такие сталевары, как Михаил: у них ведь все равно плавки долго сидят. И овцы, получается, целы и волки сыты: есть план, есть скоростные и все плавки по заказам. А на самом деле скоростные эти — дутые.
Конечно, такое очковтирательство процветает только у таких мастеров, как Синебрюхов, которым лень пораскинуть мозгами. Ишь, как раскричался, лупоглазый черт. Липовый авторитет свой криком поддерживает. Костя бывало, всегда выводил его на чистую воду. А сегодня-то он, ясное дело, будет ругать его, Михаила. Только, может, полегче. Раз его любит Галина и он думает обзаводиться семьей, то не захочет обострять отношений с начальством.
Костя, действительно, встал, но заговорил зло и возбужденно:
— Я не знаю, кто виноват, по-вашему, — сказал он начальнику, — но, по-моему, оба, только мастер больше, чем Мишка.
— Почему?
— А вот почему. Корзинкину надо было пускать в то время, когда Синебрюхов сменил марку мне. Зачем, спрашивается? И так этой тройкой все склады завалены. Они до этого с Мишкой поругались, и мастер просто со зла не дал выпустить ему.
— Что ты мелешь! — взъерошился Синебрюхов, и его усы приподнялись. Но Костя не слушал.
— Конечно, у него была причина — по графику я должен был вперед выпустить, но какая разница: Корзинкин не задержал бы меня.
— А откуда это известно, что у Корзинкина была готова? — спросил начальник.
— Поглядите анализ последней пробы — сами увидите. А насчет температуры — потому и авария, что горяч. Корзинкин на полтора часа опередил бы меня, если бы выпустил.
Разгорелся спор. Синебрюхов доказывал, что ему виднее, и пусть никто не сует носа в его дела.
— Потише, потише! — поморщился начальник. — Так ты, Снегирев, считаешь: Корзинкин не виноват?
— Конечно, виноват. Никто не говорит. Надо было предупредить того же мастера или начальника смены, а он видит, что плавка хорошо идет, и пошел гнать.
— Понял, Корзинкин? — перебил его начальник. — Побудешь в подручных за это пару месяцев у Снегирева, поучишься. Не кричи, не шуми. Идите оба со Снегиревым, а ты останься, Синебрюхов.
Михаил зло хлопнул дверью, выходя из кабинета.
К обычному свету мартеновских печей примешивался солнечный. Каждая печь, как всегда, светила пятью маленькими солнцами сквозь гляделки крышек. Ползали завалочные машины, похожие на черепах, надсадно выли вентиляторы, слышалось лязганье железа, выкрики сталеваров.
Михаилу всегда казалось, что он с легким сердцем уйдет из мартена. Приехал он в город не потому, что хотел стать металлургом, а просто потому, чтобы уехать из Новинки, где тогда плохо жилось.
Много пота оставил он в этом вот цехе. Особенно в первые годы: работать приходилось вручную, идя со смены, Михаил еле двигал ногами.
Город, как он думал, тоже никогда не нравился ему. Да и за что его любить? Зимой невозможно было увидеть хорошего снега на улицах — весь он был серый от копоти, а в летние безветренные дни дым столбом стоял над городом, так что сквозь него еле-еле проступали контуры горы Магнитной. Правда, в Правобережном районе дыма почти не было, поэтому туда и стремятся все переселиться.
Но только теперь, всерьез думая об увольнении, Михаил понял, как тяжело будет покидать этот город, завод и мартен, который, наверное, потому-то и дорог, что много здесь оставлено сил, пота и уменья. Все до боли свое здесь. Разве забудет он этих людей, рабочих, разговоры в душевой или на сменно-встречном, где крепкое мужское словцо переплетается с соленой шуткой, тонко намекающей на какую-то давнюю или недавнюю историю. Ведь не кто иной, как эти люди, не считаясь ни с чем, варили во время войны броневые марки сталей в обычных печах, работали в две смены, вместо трех. И не они ли придумали различные приспособления, чтобы облегчить свой труд? Тот же начальник, который перевел его в подручные, сконструировал специальную «пушку», и ею теперь закрывают сталевыпускное отверстие, а не закидывают вручную. Костя Снегирев изобрел «камбалу», чтобы завалочной машиной можно было в одну минуту убрать шлак, выплеснувшийся из печи, вместо того, чтобы кидать его, обжигаясь, лопатами. Да мало ли еще чего придумали!