и прошли в казарму, где их товарищи лениво готовились к отбою… [Илья в душе страшно переживал конфликт с ребятами. Но чрезвычайные обстоятельства с Мурашко,
мужская гордость и обида на друзей за недоверие мешали ему все объяснить. В довершении всего, на кануне Илья встретился-таки с отцом. Тот заметно похудел,
постарел и выглядел неважно, но Илья не пожалел отца, а наоборот, яростно наорал на него и запретил приближаться к себе, а заодно и к матери. Вот такой
у них получился односторонний разговор. Илья начал подумывать – а не перевестись ли ему в другой взвод. Но ведь и там, наверняка, уже знают о краже…] …
Одиночество давило на Синицына еще больше, чем неприязнь, которую он чувствовал постоянно с тех пор, как Сырников рассказал ребятам, что застукал Илью
на рынке за продажей мобильного телефона… … Убедившись на горьком опыте, что во всем взводе не осталось ни одного человека, кто бы принял его сторону,
Синицын замкнулся в себе. И поэтому, когда Сухомлин, проходя мимо, вдруг небрежно к нему обратился, Илья насторожился. - Спать собираешься? – как бы между
делом поинтересовался Сухой. Нехорошее предчувствие моментом охватило Илью. Пристально вглядевшись в лицо сокурсника, он промолчал. Обычно сдержанный и
не щедрый на эмоции Сухомлин (похожий чем-то на кролика из мультфильма о Винни-Пухе) почему-то взъелся на него особенно сильно. Иногда его даже сам Макс
одергивал. Хотя, по сути, именно Макаров должен бы возмущаться больше всех. И с чего это теперь вдруг такая забота? Илья решил быть начеку. А сухой как
будто и не обиделся. Напротив, беззлобно пробормотал: - Ну, спокойной ночи, Синица, - и насвистывая, пошел дальше. Стараясь не оглядываться, Илья улегся
в кровать. И когда вырубили свет, беспокойно замер под одеялом, не закрывая глаз. В казарме темно и непривычно тихо. Только сердце Синицына колотится как
бешенное и вопит: «Не спи, Илья. Будь внимателен. Не к добру это». Никто не разговаривает, не хихикает. Будто замерли в ожидании чего-то. Чего-то, что
должно произойти с минуты на минуту. Синицын лежал без сна, прислушиваясь к шорохам. Однако заговорщикам все-таки удалось застать его врасплох. Всего лишь
одно молниеносное движение – и одеяло оказалось у Ильи на голове. Но дернуться или тем более сорвать его он не успел, потому что уже в следующий момент
болезненный, унизительный удар в живот заставил мальчика согнуться пополам. Стараясь вдохнуть, Илья одновременно выставил вперед локоть, но оставил беззащитным
лицо и тут же едва не взвыл. Взрывающая боль в челюсти – «у-ух». Снова живот, бедро. И крик, откуда-то издалека: - Хватит, остановитесь! «Кто это такой
добрый?» - успел подумать Илья, прежде чем новый удар заставил его вскрикнуть. Синицын яростно и судорожно отбивался ногами и руками, пытаясь отпихнуть
неизвестных. Но они, кажется, были повсюду. Ему вдруг стало очень обидно и захотелось плакать. Все стихло так же внезапно, как и началось. И в тишине особенно
громко прозвучал уже знакомый, испуганный голос: - Это не он, не он украл, это я. Снова тишина. Потом злой крик Кантемирова: - Что еще здесь происходит?
Легко и беспрепятственно стянув одеяло с головы, Синицын сел, стараясь не стонать от боли, и зажмурился. В казарме ярко горел свет, до слез раздражая глаза.
Моргнув несколько раз, Илья наконец огляделся. Возле его кровати, растерянно озираясь, стояли Сухомлин, Макаров и Перепечко. Чуть поодаль, дрожа, как от
холода, переминался с ноги на ногу Трофимов, повторяя как заведенный: «Это не он, это я». В дверях, нахмурившись, застыл прапорщик, мрачно ожидавший ответа
на свой вопрос. Сухомлин первым пришел в себя и, недоуменно переводя взгляд с Синицына на Трофимова, сказал: - Мы… тут… вроде как вора нашли. Кантемиров
угрожающе спокойно кивнул, но при этом уголок его рта нервно дернулся. - И устроили мне здесь самосуд? Замечательно! Просто зверята какие-то! – в сердцах
произнес он и повернулся к Макарову: - Вице-сержант! - Я, - вяло отозвался Макс и понуро вышел вперед. Укоризненно покачав головой, прапорщик спросил:
- Кто он? - Он кто? – выигрывая время, переспросил Макс, стараясь не смотреть в глаза прапорщику. - Кто-кто? – жестко передразнил его Кантемиров, - Вор.
Искоса глянув на Трофимова, Макс пожал плечами. Тот заметил нерешительность Макарова и, все еще дрожа (слышно было, как постукивают друг о дружку его зубы),
сделал шаг вперед. - Я вор, - признал он еле слышно. С секунду прапорщик хранил молчание, а затем потребовал, чтобы оба следовали за ним. Когда Кантемиров