[2] См. Сороковник, книга 4, Финальный квест Ивы
Глава 11
Глава 11
Я в шоке. В шоке. Чёрт, у меня слишком богатое воображение, которое немедленно рисует страшную картину, каково это – остаться на всю жизнь с расчерченным в клеточку лицом. Девчонка молодая, красивая, привыкла к восхищению; наверняка от воздыхателей отбоя нет, и тут… Мысли от волнения путаются. Жестоко? Да. Справедливо? М-м-м… наверное. Но не слишком ли круто? Впрочем, тотчас зловредный внутренний голос, давно уже не слышимый, выходит из спячки и бурчит: а если бы не тебя, а твою подругу вот так, с лестницы спихнули? Да ещё и с результатом? Это ты личную обиду готова простить из жалости; а ведь на Эллиных врагах ещё и потопталась бы, и ножкой попинала…
Отец семейства Иглесиасов подавлен. Молча привлекает к себе плачущих жён, обнимает, но при этом ни словом, ни взглядом не удостаивает дочь, скорчившуюся на скамье, уткнувшуюся обезображенным лицом в ладони и что-то подвывающую. У-у, да тут всё сложно во взаимоотношениях; семейка, похоже, та ещё! Вдруг дон Хуан вздрагивает, и едва ли не с испугом подаётся в сторону младших детей, за спинами которых вырастают фигуры Тёмных рыцарей. Гувернантка, невнятно пискнув, тем не менее, отважно растопыривает руки, пытаясь, как наседка, подгрести всех троих перепуганных мальчишек, прикрыть собой, не отдать…
– Дон Теймур, вы ведь не отнимете у меня детей? – Голос Иглесиаса дрожит от напряжения. Женщины испуганно вскрикивают, забывая о своём горе, и умоляюще протягивают руки к Главе. – Они ведь ещё малы и не должны расплачиваться за грехи сестры!
Дон Теймур великодушно отмахивается.
– Разумеется, не должны. Вы же сами видите: «Карма» их не затронула; а я не собираюсь оспаривать её решения. Однако ваши сыновья напуганы, не понимая происходящего, а это может плохо отразиться на душевном здоровье; поэтому им чуть смягчат картину воспринятого. Мальчики поймут, что взрослых, как и детей, могут наказать за плохие поступки; но при этом у наказанных остаётся возможность раскаяться и заслужить прощение. Надеюсь, дон Иглесиас, к их воспитанию вы подойдёте ответственнее, чем к воспитанию приёмной дочери. О нарушении вами своих клановых обязательств мы поговорим позже. Завтра. Маркос, у тебя есть что сказать?
Мой некромант встаёт.
– Я удовлетворён.
Дон Теймур тоже поднимается с кресла.
– Мы удовлетворены. Разбирательство закончено. Напоминаю присутствующим, что так называемая «Карма» по определению несёт в себе возможность отработки путём подвижничества, благих дел и чистосердечного раскаянья. – С некоторым сомнением бросает взгляд на так и не поднявшую головы донью Даниэлу. – Хм… Раскаянья… Во всяком случае, прецеденты случались. Прощайте доны и донны.
Все трое Глав величественно склоняют головы и уходят.
Но, прежде чем повернуться к наказанным спиной, матриарх… внезапно смотрит мне в глаза. Я даже вздрагиваю от неожиданности, невзирая на бестелесность. И слышу отчётливый мысленный посыл:
«А ну, марш за мной, егоза! Нечего тебе тут больше делать!»
Вот это фокус!
Несмотря на то, что кажусь себе крохотной звёздочкой, парящей на высоте человеческого роста, я вдруг словно подхватываю пышные юбки, мешающие бежать, и несусь вприпрыжку вслед за бабушкой Софьей, как девчонка. Собственно, я всё время чувствую себя в её присутствии этакой юницей, непоседой, из снисходительности допущенной поговорить со старшими. Даже привычно волнуюсь: как бы не выставили раньше времени, прежде, чем услышу самое интересное… Пристраиваюсь по левую сторону от бабушки, на ходу… или на лету? оборачиваюсь, отыскивая взглядом мужчин. И слышу беззлобное одёргивание:
«Не верти головой и даже не думай за ними увязываться! Ты своё получила, нагляделась, как главную дуру и зачинщицу наказали; и хватит с тебя. С другой такой… не слишком умной, хоть уже и голова седая, пусть её мужчины разбираются. Ты там лишняя, даже в таком виде».
Двустворчатые двери распахиваются, пропуская в крыло, обжитое матриархом.
«Ну почему, бабушка?» – почти канючу я. Нет, честное слово, я при ней точно в дитя превращаюсь!
– Потому. Они тебя почти просчитали. Заподозрили, что ты в зале, – поясняет она вслух. Галерея пуста, чужих ушей нет, можно откровенничать. – Маркосу ты жена, он спокойно отнёсся к твоему присутствию, поскольку ничего от тебя не скрывает. А для Тимура ты, уж извини, хоть и уважаемая, и ценная, но всё-таки чужая женщина, и если случайно окажешься свидетелем его слабости или безобразной сцены – не простит.
– Ой. Спасибо…– бормочу я.
– Учись, пока я жива. И как это у тебя получается, кстати? Я до сих пор не могу тебя увидеть, а почувствовала только случайно.
– Вообще-то я сейчас сплю, – признаюсь, вздыхая. – А точно мне туда нельзя? Мне бы только узнать: Мирабель соображала, что делала, когда булавку-маячок мне подкидывала, или её втёмную подставили?
– Богат и могуч твой язык, однако…
Бабушка Софья заходит в свои покои, в гостиную для малых приёмов. Прищёлкнув пальцами, материализует из воздуха крошечный хрустальный стаканчик с коньяком, блюдце с ломтиками персика. С наслаждением вдыхает коньячный аромат. Отставляет стаканчик нетронутым.
– «Подставили втёмную»… Скорее всего, так оно и есть. Во всяком случае, в её сторону улетел лишь крошечный луч «Кармы». Губить тебя Мири не думала, всё же не настолько жестока или зла; а вот напакостить лишний раз была не прочь, да ещё чужими руками. Тимур ей уже не одну выволочку за тебя устроил, вот она и обрадовалась возможности, чтобы и самой не… подставиться, да? и тебе досадить. Что уж наплела ей эта вертихвостка… А-а, ты же не знаешь! Даниэла – большая поклонница Мирабели, вечно глаз с неё не сводила, всё пела дифирамбы её неувядающей красоте. Собственно, Мири под её напевы и уговорила однажды Тимура заключить с Иглесиасами брачный договор. Дескать, давай попытаемся, всё же, оженить младшего сыночка; вдруг на третий раз ему повезёт. До сих пор не понимает, что, в сущности, угадала с третьим разом, даже удивительно.
– Похоже, она не поняла и того, что никакого третьего раза не было, – холодно отвечаю я. Мысленно расправляю воображаемые юбки, представляя, как сажусь в огромное гостевое кресло. – Здешние браки Маги недействительны, поскольку он давно женат на мне. Вы вообще зачем это сейчас сказали? Проверяете меня на сообразительность или на выдержку?
Она салютует мне хрустальным напёрстком.
– На дипломатические способности. Не уклоняешься от неприятной темы, не скандалишь, но прямо даёшь понять свою точку зрения. И не закатываешь истерику. Ну, извини. Приятно лишний раз убедиться в разнице…
Она не договаривает, но и без того всё понятно. Не повезло матриарху с невесткой. И ведь ничего не поделаешь, приходится терпеть!
То-то донна Софья раз в год уезжает на месяц-другой в далёкую горную деревушку, откуда она сама родом… В отпуск, значит. Чтобы не рехнуться от вечного раздражения.
– Вы мне расскажете об этой истории с договорным браком, бабушка? Я ведь ничего не знаю. Не могу даже определиться, как мне вообще отнестись к этому наказанию: сочувствовать или соглашаться: мол, всё правильно, так и надо…И почему Мага никогда не рассказывал мне об этой помолвке?
– А зачем?
Софья Мария Иоанна пожимает плечами, величественно опускаясь в кресло напротив. Низкая скамеечка с обитой бархатом подушкой торопливо подъезжает ей под ноги. От сползающего со спинки кресла пледа бабушка отмахивается:
– Уйди! Надоел.
Но похлопывает его по вздрагивающему бахромчатому углу – чтобы, значит, не обиделся. И продолжает:
– Ты что, из этих чудачек, которые любят лишний раз пострадать или закатить скандал? К чему тебе знать такие подробности? Ты же не рассказывала Маге о своих воздыхателях или возможных романах из прошлой жизни; а наверняка не была обделена мужским вниманием, при твоей-то привлекательности. Кажется, ничего в этом предосудительного нет: была свободной женщиной, что вольна распоряжаться собой, как хочет… Но тебе и в голову не приходило откровенничать на эту тему. Потому что незачем. Вот и с ним так же. Зачем тебе ревновать к тому, чего не случилось? Да и о помолвке с Даниэлой он узнал после её оглашения. Он же сюда, считай, не наведывался, поэтому Теймур заключил договор сам, считая, что сыну деваться будет некуда. Знать, что род прервётся, потому что наследник бездетен, любому Главе тяжело.